Гилберт Кит Честертон - Мое преступление (сборник)

Он посмотрел на Эйша с некоторым вызовом, но, хотя ветер трепал рыжую гриву старого юриста, на его лице, сейчас как никогда похожем на маску Наполеона, не дрогнул ни один мускул. Оно сейчас выглядело даже красивым из-за нового, мягкого выражения.

– Я так счастлив, что ошибался, – сказал он, – когда мы спорили о ваших теориях, доктор. И все же, в оправдание как сквайра, так и меня самого, я выдвину возражение против ваших выводов, слишком общих и не делающих различий. Я уважаю здешних крестьян, как уважаю и ваше отношение к ним, но их выдумки – это совсем другое дело. Я никак не могу в них верить. Правда и вымысел в них переплелись неразрывно, тогда как люди более образованные их разделяют, и я сомневаюсь, что вы представляете, что бы произошло, если бы мы стали принимать их слова на веру. Они бы с уверенностью сообщили нам, что видели половину умерших от лихорадки разгуливающими в виде призраков, и пусть сами по себе они добры, но это не помешает им сжечь ведьму. Нет уж, доктор, я признаю, что с этими людьми ужасно обращаются, я признаю, что во многом они лучше нас, но я все же не могу верить их свидетельствам.

Доктор поклонился, степенно и с уважением, и они увидели, в последний раз за этот день, мрачную улыбку на его лице.

– О да, – сказал он, – но вы были готовы отправить меня на виселицу из-за их свидетельств.

И он повернулся к ним спиной, как будто случайно устремив свой взор в сторону деревни, в которой столько лет совершал свой ежедневный обход.

Перевод Марии Великановой

Честертон был признанным мастером игры на стыке разных жанров. Самому ему, возможно, ближе всего оказывалась религиозная притча – но под его рукой она обретала самые необычные очертания. «Искусство быть лучником» словно бы переносит читателя в мир фэнтези – и не так уж важно, что авторские рассуждения писателя направлены на спор с наукой, даже на ее откровенное отрицание, казалось бы, столь странное для той эпохи, не говоря уж о нашей. Еще менее важно, что этот замечательный рассказ является попыткой ответа Герберту Уэллсу: нет, не как фантасту (а ведь на первый взгляд жанр требует именно этого!), а как известному популяризатору науки, одному из «властителей дум» тогдашней Европы.

Столь же не важна откровенно консервативная направленность рассказа «Искусство быть герцогом», в котором Честертон счел себя обязанным быть на стороне «старой аристократии», даже если она разделяет откровенно отталкивающие ценности – и даже если окажется, что для этого придется отождествить себя с чужой аристократией, ибо британские герцоги оценивают свое место в нынешнем мире совсем не так, как хотелось бы их традиционным сторонникам. Именно тут необходимо вспомнить, что когда мир ощутил дыхание настоящего нацизма (а ведь Честертон умер через три года после прихода к власти Гитлера), создатель отца Брауна раньше большинства своих современников осознал: каковы бы ни были его прежние разногласия со своими лучниками, герцогами, констеблями, банкирами и фабрикантами, религиозными мыслителями и преклоняющимися перед наукой наивными королями, против ЭТОГО врага им всем предстоит выступить плечом к плечу.

И уж тем более не имеет значения, в самом ли деле Честертону когда-либо поступало предложение занять должность, связанную с охотой на преступников, и действительно ли ему доводилось вести такие разговоры на маскараде. Воспользуемся его же словами: «Эта история настолько правдива, что мне пришлось вложить в нее ложь». И вместе с ним вздохнем о времени, когда стремление служить своей стране не казалось нелепым, а пустая болтовня не была путем к безбедной праздности.

Давайте-ка сядем друг напротив друга и начнем рассказывать занимательные истории.

Жил когда-то на свете король, который именно такие истории слушать и любил больше всего на свете: точь-в-точь как тот повелитель арабов, о коем повествуют сказки «Тысячи и одной ночи». Единственная разница между ними заключалась в том, что, в отличие от циничного владыки арабского Востока, этот король верил всему, что слышал. Вряд ли стоит уточнять, что наш король жил в Англии.

Его кожа не была смуглой, а прищур взгляда не был загадочным, как у того восточного тирана. Напротив глаза нашего короля всегда были широко открыты, а взгляд сиял такой наивной невинностью, что у собеседника возникало ощущение, будто на него смотрят две ярко-синие луны. И когда рыжеватая борода короля сделалось полностью белой, он, казалось, стал еще моложе.