Блейк Крауч - Абандон. Брошенный город

– А если вдруг окажется, что Натан был с ним?

– Я, может, и шериф, но такие дела не в суде решаются.

Они свернули в боковую улочку и зашагали по протоптанной в снегу дорожке. В окнах домишек на склоне – тех, где еще остались жильцы, – горел свет: семьи собирались у каминов. В разыгравшемся буране одни лишь эти огоньки оставались крохотными островками тепла.

– Мне нужно предупредить тебя, Иезекиль, – заговорила Глория. – Я хочу сказать кое-что о нашем мальчике.

Шериф остановился и повернулся к жене. Было так темно, что он видел только белки ее глаз.

– Повторяю, мы не говорим об этом. – Голос его дрогнул, выдав не злость, но горечь, и у Глории перехватило горло.

– Мне нужно сказать кое-что, Зек. Тебе не обязательно ничего говорить…

Муж взял ее за руки.

– Я не желаю этого слышать.

– Но мне это нужно. – Глаза женщины блеснули, наполняясь слезами. – Я не могу так жить, делая вид, что так было всегда. Прошел только год, и я по нему скучаю. Это все, что я хотела сказать. Я так скучаю по Гасу, что не могу дышать, когда думаю о нем. – Иезекиль шмыгнул носом и отвернулся. – Мне пусто на душе, Зек, потому что мы не говорим о нем. Лучше от этого не становится. Мы забываем его, но хотим ли мы забыть о нашем сыне?

Кёртис сел на снег.

– Я не забываю Гаса, дорогая. Ничто на этом Богом проклятом свете не заставит меня забыть моего мальчика.

Супруга шерифа опустилась на колени рядом с плачущим мужем.

– Думаешь, мы увидим Гаса, когда умрем? – спросила она.

– Глори, если б я верил в это, я бы еще год назад разнес себе голову. Мне ума на такое не хватает. Ну зачем ты меня мучаешь?

– Потому что я даже не помню, как он выглядит! У меня в голове пятно вместо лица. Помнишь, я хотела его портрет, а ты не разрешил?

– Да. Помню.

– Черт бы тебя побрал, Зек!

Ветер, переменившись, бросил женщине в лицо пригоршню колючего снега. Она отвернулась. Иезекиль говорил что-то, но Глория его не слышала. Она наклонилась к мужу и спросила, что он сказал.

– Сказал, что он был мне выше колена. Закрой глаза и, может быть, увидишь его. У него были чудные волосики, с рыжинкой, и кожа такая белая… как молоко. И твои глаза. – Кёртис откашлялся и снова вытер лицо. – Когда я… Господи… когда я целовал Гаса в шейку, мои усы щекотали его, и он… он заливался смехом и кричал: «Не надо, папа!»

Глория закрыла глаза.

– Продолжай, Зек.

– Он говорил, что моя коленка – это его конь, Бенджамен.

С этими словами Иезекиль замолчал. Миссис Кёртис открыла глаза. Ее мужа трясло, и он, наклонившись, уткнулся лицом в ее накидку и разрыдался.

– Все хорошо, – прошептала женщина. – Все хорошо.

– Нет, не хорошо. Иногда я лежу в постели и стараюсь представить, каким он стал бы в десять, или в пятнадцать, или в тридцать. Представляю его мужчиной… Его отняли у нас, Глори. Хорошо уже никогда не будет.

Иезекиль заставил себя подняться, а потом помог встать Глории. Оба были в снегу, и шериф повел плачущую жену вверх по склону холма, к их темному домику в еловой роще.

Сани несли Барта Пакера сквозь темень ночи. Скрип полозьев заглушало звяканье цепи и жалобное постанывание ваги. Здесь, в полумиле к югу от города, мело и кружило так, что ему была видна только упряжка и почти ничего больше.

Он бы пропустил поворот, но лошади знали дорогу и свернули где надо, за занесенными снегом елями. Бока их вздымались, поднимались и опускались, как меха, а ноздри горели. Протащив сани по «Американским горкам», они позволили себе перейти на шаг, и Барт тут же огрел их вожжами.

– А ну-ка просыпайтесь! Вперед, девочки!

Они поднялись от дна каньона на шестьсот футов, и дорога выровнялась.

– Пошли! Пошли! – снова закричал Пакер, безжалостно охаживая крупы лошадок вожжами.

Он гнал их не по злобе и не потому, что куда-то опаздывал. Ничто не возмущало Бартоломью Пакера так, как жестокое обращение с животными, но сейчас они приближались к самому опасному отрезку маршрута, проходящему между двумя крутыми склонами, с которых каждую зиму сходили лавины. У человека, захваченного лавиной в этот вечер, шансов остаться в живых было не много.

Миновав опасный участок, Барт натянул поводья и, когда лошади остановились, сошел с саней. Снегу выпало столько, что он провалился едва ли не по пояс. Прихватив топор, Пакер прошел к замерзшему прудку размером с колесо от фургона и несколькими ударами разбил лед. Вода из ключа побежала по камням. Пока лошади утоляли жажду, Бартоломью забрался в сани, достал из кармана фляжку в шерстяном чехле и, завернувшись в буйволиную шкуру, подкрепился горячительным.