Глэдис Митчелл - Поспеши, смерть!

– Змей не будет, отец, – сказала Кэтлин.

Они с Миган ехали в одной машине с Александром Карри, сэром Рудри и Кеннетом. Проворность и хитрость позволили Александру Карри занять место рядом с водителем, девушки к тому времени уже обосновались на заднем сиденье, и для сэра Рудри и мальчика остались откидные места. Дик, ехавший во второй машине с миссис Брэдли, Гелертом, Стюартом и Айвором, предложил поменяться местами, но сэр Рудри отказался покинуть неудобное место даже по предложению собственной дочери. Поэтому он все больше и больше раздражался из-за постоянной тряски, вызванной ухабами на узкой дороге между бедными оливковыми садами и безликими пастбищами, по которой шла машина. Но Александр Карри, подозревая, что возможна и иная причина раздражительности, был внимателен и бдителен.

К счастью, поездка была недолгой. Машина резко свернула вправо, подпрыгнула сильнее прежнего и остановилась у каких-то деревьев. Пассажиры вышли, поднялись на склон справа, чтобы оглядеться.

Величественный театр с его пятьюдесятью пятью рядами сидений сохранился почти идеально. Мальчики немедленно предложили бежать наперегонки наверх, Гелерт сел в средних рядах, погрузился в греческую трагедию и добросовестно читал ее минут двадцать. Даже сэр Рудри, для которого театр интереса не представлял, велел Миган, Кэтлин и Дику спуститься в аудиториум, а сам встал в круге внизу и трубным голосом продекламировал оду Пиндара – проверить, правду ли ему рассказывали об акустике этого места.

– Дик, теперь ты! – позвал он, закончив чтение.

Дик, в солнечных очках поверх обычных, тревожно обернулся к Миган:

– В смысле, вы не будете возражать, если я попробую? Говорят, что акустика здесь неподражаемая. В любом греческом театре она хороша, конечно, но тут…

– Давайте, вы уже большой мальчик, – ответила Миган, прислоняясь спиной к камню скамей и вытягивая ноги.

Вокруг театра на небольших холмах росли деревья. Серели на коричневатом дерне гладко обтесанные каменные блоки. Ясное небо, перерезаемое ветвями, было глубоким и синим, солнце освещало пористый камень и блестело на шляпе Дика, пока он спускался по пологим разбитым ступеням к каменному кругу.

– Бедный мальчик, – сказала Кэтлин, затеняя глаза рукой и глядя ему вслед. – Почему ты его не избавишь от мучений?

– Одна причина – в том, что он еще не сказал ничего определенного. Вторая – потому что я не знаю еще, что ему отвечу, когда он дойдет до сути.

– Вот как? – сказала Кэтлин. Это откровенное признание, видимо, было для нее слегка неожиданным, и вежливость, унаследованная от предков, заявила о себе, заставив принять смущенный вид. – Я думала… извини. Понимаю.

– Вряд ли, – возразила Миган жизнерадостно. – Не уверена, что сама понимаю. Полагаю, это материнский инстинкт меня к нему тянет, к бедняжечке. Но он сообразителен. Это даже Гелерт признает.

– Что признает? – спросил ее брат с расстояния не меньше двадцати ярдов. – Какого бы черта вам не прекратить болтать в подобном месте? Думаете, кто-нибудь хочет подслушивать ваши идиотские замечания?

– Кто подслушивает, ничего хорошего про себя не услышит, – ответила Миган. Ничего, кроме этого школьного ответа, ей в голову не пришло. – И вообще можешь отложить свою старую книгу. Ронни сейчас будет оглашать «Ганга Дина».

Дик дошел до низа, откуда казался гораздо меньше ростом. Он дождался, пока сэр Рудри, который, видимо, считал свои обязанности по отношению к театру и двум молодым леди выполненными, вышел и быстро проследовал к извилистой тропе, по которой они пришли к театру, пересек ее и скрылся с глаз – спустился в долину осматривать храм Асклепия.

Рональд Дик дождался его ухода, затем, расставив ноги, опустил руки вдоль тела, задрал подбородок и стал произносить песнь двадцать вторую «Илиады» о смерти Гектора в блестящем шлеме, осквернении его тела, о плаче и горе Андромахи.

Гелерт, внимательно слушавший, положил книгу в карман и вздохнул, потом встал и двинулся к проходу.