Филлис Дороти Джеймс - Двенадцать ключей Рождества (сборник)

Она пропустила обратный автобус, а следующий отправлялся до Ноттингема только в начале четвертого. Хоть она ничего не ела с самого раннего утра, чувство голода притупила нервозность. Однако она понимала, что день обещает быть долгим и поесть нужно. Завернув в кафе, она заказала тост с сыром и чашку кофе, потратив несколько минут, чтобы заглотить все это. Кофе был горячим и почти безвкусным, но когда первый глоток обжег горло, она поняла, как он необходим.

Девушка за кассой указала ей дорогу к агентству недвижимости, оно находилось в десяти минутах ходьбы от кафе. Там ее принял молодой человек в костюме в тонкую полоску. Наметанным взглядом окинув ее старое синее твидовое пальто, дешевый портплед и сумку из заменителя кожи, он сразу зачислил ее по собственной классификации в разряд клиентов, от которых ждать нечего. Особого внимания такое не заслуживает. Однако показал ей все спецификации, и любопытство его возросло, когда она, лишь мельком взглянув на бумаги, сложила их и сунула в сумку. На ее желание осмотреть дом сегодня же он ответил согласием – вежливо, но, как она и ожидала, без энтузиазма. Дом пустовал. Ее следовало сопроводить. А в ее унылой респектабельности не было ничего, что заставило бы агента предположить в ней вероятного покупателя. И когда он, извинившись, ненадолго отлучился, чтобы проконсультироваться с коллегой, а потом вернулся и сообщил, что сейчас же отвезет ее в Кридон, она тоже догадалась почему. Работы в агентстве было немного, и уже пришло время кому-нибудь наведаться в дом и проверить, как там и что.

По дороге они не произнесли ни слова. Когда добрались до Кридона и он свернул на аллею, ведущую к дому, ощущение, возникшее у нее при первом посещении, вернулось, только теперь оно было сильнее и глубже. Сейчас это было больше, чем просто воспоминание о былом несчастье. Это были ожившие вновь детские страдание и страх, усиленные жуткими предчувствиями. Агент припарковал свой «Моррис» на поросшей травой обочине, она подняла голову, взглянула на слепые окна, и ее охватил страх настолько сильный, что она не могла ни двинуться, ни что-либо сказать. Она отдавала себе отчет в том, что мужчина держит для нее дверцу машины открытой, ощущала его пивное дыхание, в неприятной близости от себя видела его лицо, выражавшее мученическое терпение. Ей хотелось сказать, что она передумала, дом ей совершенно не подходит, нет смысла смотреть его, и она подождет агента в автомобиле. Но под презрительным взглядом заставила себя подняться с теплого сиденья и вылезти из салона. Она молча ждала, пока он отпирал висячий замок и распахивал ворота.

Вместе они добрались до парадной двери между неухоженных газонов и разросшихся кустов рододендрона. И вдруг шаркающий звук шагов по гравию рядом с ней изменился: теперь она шла со своим отцом, как в детстве. Стоило ей протянуть руку – и она почувствует, как его пальцы сжимают ее ладошку. Агент рассказывал что-то о доме, но она не слышала, и его лишенная для нее смысла болтовня стала отдаляться, а вместо нее зазвучал другой голос, голос ее отца – впервые за десять лет:

– Солнышко, это не навсегда. Только пока найду работу. Я буду каждое воскресенье забирать тебя и водить обедать. А потом мы станем гулять, вдвоем. Бабушка обещала. И я куплю тебе котенка. Уверен, бабушка не станет возражать, когда увидит его. Черного котенка. Ты же всегда хотела такого. Как мы его назовем? Малыш Блэки? Он будет напоминать тебе обо мне. А когда найду работу, я сниму маленький домик, и мы снова будем вместе. Я буду заботиться о тебе, моя крошка. Мы будем заботиться друг о друге.

Она не смела поднять голову, чтобы не увидеть обращенных к ней глаз, полных отчаянной мольбы, не усугубить ему горечь расставания, не выказать презрения. Она уже сознавала, что должна помочь ему, сказать, что все понимает, не возражает против того, чтобы пожить у бабушки месяц-другой. Но на такую взрослую реакцию она не была еще способна. Она помнит слезы, как отчаянно цеплялась за куртку отца, помнит старика – бабушкиного повара с плотно сжатыми губами, он отрывает ее от папы и несет наверх, в кровать. И последнее воспоминание: из окна комнаты, расположенной над крыльцом, она смотрит на отца, на его ссутулившуюся, словно побитую фигуру, бредущую по дорожке к автобусной остановке.

Когда они дошли до входной двери, она подняла голову. Окно было на месте. Конечно, куда ж ему деться? Она знала каждую комнату в этом темном доме.