Рита Мональди - Secretum

– Нелегко объяснять это здесь и сейчас, сорок лет спустя, – сказал аббат. – Когда эта особа открывала рот, мороз пробегал по коже. Тем не менее все смеялись: глупые – от удовольствия, а остальные – от страха.

Атто тоже почувствовал этот страх, который ударил его словно плетью во время безумной литургии Капитор. И он тоже, пусть и в качестве второстепенного персонажа, участвовал в инсценировке, предназначенной для Мазарини.

Между тем поднялся ветер и небо, до этого безукоризненно чистое, начало темнеть.

– Вы сами, синьор Атто, говорили мне, будто Капитор подозревали в том, что она действовала по наущению испанцев, которые желали свадьбы между Людовиком и испанской инфантой и поэтому боролись против влияния Марии Манчини. В этом случае послание Капитор было, как бы сказать…

– Нормальной угрозой в политических целях? Действительно, некоторые так и расценили его. Но мне кажется, его преосвященство не был в этом уверен. Факт остается фактом: с этого дня отношение Мазарини к Марии и к королю резко изменилось: после того как дон Хуан, Бастард, и его сумасшедшая уехали, кардинал стал злейшим противником любви этих молодых людей. И кое-что еще: Капитор назвала чашу греческим словом. Словом, которое ты тоже знаешь.

– Вы хотите сказать…

– Тетракион.

Рассказ так захватил меня, что поначалу я даже не уловил странного феномена природы, продолжавшегося уже несколько минут: внезапно погода резко сменилась, как и накануне в этом же месте.

Ветер, перед тем еще довольно теплый, посвежел.

Перистые облака, появившиеся на небе несколько минут назад, быстро соединились, превратившись в настоящую тучу. Сильный порыв ветра взметнул в воздух листья и комья земли, заставив нас зажмурить глаза. Как и накануне, я был вынужден прислониться к дереву, чтобы не упасть.

Длилось это не более нескольких минут. Едва улегся этот необычный маленький ураган, как свет дня стал еще радостнее и чище, чем перед этим. Мы отряхнули, как могли, с себя пыль. Я поднял глаза к солнцу, и оно ослепило меня: свет был почти таким же сильным, как и во время нашего ухода с виллы Спада.

– Какая странная тут иногда бывает погода, – удивился Атто.

– Сейчас я начинаю понимать, – произнес я. – Когда в последний раз вы говорили о «Корабле», то сказали, что тут находятся предметы.

– Ты хорошо запомнил.

– Подарки Капитор, – договорил я.

Он не ответил, а просто подошел ко входной двери.

– Она открыта, – заметил он.

«Кто-то зашел на «Корабль». Или вышел из него», – сказал я себе.

Когда мы пересекали зал на первом этаже, то снова уловили звуки мелодии, которую уже слышали в прошлый раз, – фолия. Я не мог удержаться, чтобы не засыпать Атто новыми вопросами.

– Извините, но почему вы думаете, что подарки Капитор находятся здесь?

– Я основываюсь отчасти на конкретных фактах, отчасти – на умозаключении, которое, однако, является точным.

– Слух о мрачном предсказании Капитор, – продолжал Атто, – распространился со скоростью молнии. Ни у кого не хватило смелости записать его, поскольку говорили, что кардинал до смерти испугался. Даже самые добросовестные биографы Мазарини предпочли молчать, поскольку их мемуары предназначались для того, чтобы их читали, а не для того, чтобы оставаться секретными.

Однако умолчания было недостаточно. Мазарини был одержим мыслью о том, как ему сохранить власть. Он вполне отдавал себе отчет в том, что рано или поздно Людовик будет создавать ему трудности. После угрожающего пророчества Капитор кардиналу каждую ночь мерещились черные привидения.

– Как я уже упоминал, – заметил Атто не без иронии, – до сих пор кардинал был убежден, что будет жить долго, очень долго. Отчаянно цепляясь за мирскую славу, как моллюск за свой подводный утес, он в конце концов перепутал этот утес с самой жизнью, хотя именно последнее давало ему силы прочно присосаться к скале. Помни всегда, мой мальчик: великие государственные мужи – как ракушки, держащиеся за риф. Они видят рыб, снующих туда-сюда, и думают: бедные, какие они потерянные, не имеющие цели, у них нет прекрасной скалы, на которой можно кормиться. Однако сама мысль, что однажды и им придется отцепиться от своей скалы, пугает их безмерно. И они не замечают, что сами являются ее пленниками.

Естественно, эти слова не соответствовали тому, что думал Атто сорок лет назад, когда был верным слугой Мазарини. И тем более они не соответствовали его честолюбивому и тщеславному характеру. Это были рассуждения человека, жизнь которого близится к завершению и он сталкивается с теми же проблемами, что и Мазарини тогда: со страхом, что однажды створки раковины раскроются и отпадут от скалы.