Ю Несбё - Сын

– Я приготовлю кофе, – сказал Стиг и прошел в прилегающую к гостиной кухню.

Марта стала разглядывать расставленные на камине фотографии.

На одной из них были изображены молодожены. Схожесть Стига с ними, особенно с невестой, была поразительной.

На другой фотографии, очевидно сделанной несколько лет спустя, были эти же двое с двумя другими парами. У Марты моментально появилось ощущение, что пары связывали мужчины, а не женщины. Мужчины в чем-то были похожи. У трех друзей были одинаковые, почти постановочные позы, самоуверенные улыбки, самодовольный вид, как у трех альфа-самцов, непринужденно метящих свою территорию. Равноценные, подумала она.

Марта вышла на кухню. Стиг стоял к ней спиной, склонившись к холодильнику.

– Нашел кофе? – спросила она.

Он повернулся к ней, поспешно снял с дверцы холодильника желтую клейкую бумажку и убрал ее в карман брюк.

– Конечно, – сказал он, открывая шкафчик над раковиной.

Быстрыми уверенными движениями он насыпал кофе в фильтр, налил в кофеварку воды и включил ее. Снял с себя куртку и повесил ее на спинку одного из стульев. Не того, что стоял ближе к нему, а того, что стоял ближе к окну. Своего стула.

– Ты жил здесь, – сказала Марта.

Стиг кивнул.

– Ты очень похож на маму.

Он криво улыбнулся:

– И они так говорили.

– Говорили?

– Моих родителей больше нет в живых.

– Ты скучаешь по ним?

Она моментально прочитала на его лице, как совершенно обычный, почти будничный вопрос задел его, словно проник в отверстие, которое он забыл заделать. Стиг дважды моргнул, открыл и закрыл рот, как будто боль наступила так неожиданно и внезапно, что он потерял дар речи. Потом кивнул, повернулся к кофеварке и стал поправлять ее, как будто она стояла неровно.

– Твой отец на фотографиях выглядит очень солидно.

– Он таким и был.

– В хорошем смысле?

Он повернулся к ней:

– Да, в хорошем смысле. Он защищал нас.

Марта кивнула и подумала о своем отце, который вел себя совершенно иначе.

– А тебя надо было защищать?

– Да. – Он быстро улыбнулся. – Меня надо было защищать.

– О чем? Ты подумал о чем-то.

Он пожал плечами.

– О чем? – повторила Марта.

– Нет, я просто увидел, как ты остановилась у треснувшей лыжи для прыжков с трамплина.

– А что с ней?

Стиг с отсутствующим видом посмотрел на кофе, который только что начал литься в колбу.

– Каждую Пасху мы обычно ездили к дедушке в Лешаскуг. Там был трамплин, рекорд которого установил мой отец. Предыдущий рекорд принадлежал моему деду. Мне было пятнадцать, и всю зиму я тренировался прыгать с трамплина, чтобы побить рекорд. Но Пасха в том году была поздно, потеплело, и, когда мы приехали к дедушке, снега под трамплином почти не было, потому что туда попадали солнечные лучи, и из-под снега уже торчали сухие ветки и камни. Но я должен был попытаться.

Он бросил взгляд на Марту. Она ободряюще кивнула.

– Папа понял это, посмотрев на меня, и сказал, что не разрешает, что это слишком опасно. Поэтому я просто кивнул и подговорил соседского мальчишку быть моим свидетелем и замерщиком расстояния. Он помог мне набросать побольше снега на то место, куда я намеревался приземлиться, и я побежал наверх, надел лыжи, унаследованные папой от дедушки, и поехал. Лыжня была дьявольски скользкой. И я хорошо оттолкнулся. Даже слишком хорошо. Я летел и летел, ощущая себя орлом, наплевав на все, потому что все дело было в этом, именно в этом, ничего не могло быть лучше.

Марта увидела, как у него загорелись глаза.

– Я приземлился на четыре метра ниже места, на которое мы накидали снег. Лыжи насквозь прошили снежную кашу, и острый камень прорезал правую лыжу, как банановую шкурку.

– А ты сам?

– Я грохнулся рожей. Пропахал борозду по всему спуску и немного по полю.

Марта в ужасе схватилась за сердце.

– Боже правый! Ты ушибся?

– Отделался синяками. И промок насквозь. Но ничего не сломал. А если бы и сломал, то не заметил бы, потому что я думал только о том, что скажет отец. Я сделал то, что мне было запрещено, и сломал его лыжу.

– И что он сказал?

– Не много, только спросил меня, каким, по моему мнению, будет подходящее наказание.

– Что ты ответил?

– Я сказал: три дня под домашним арестом. Но он сказал, поскольку сейчас Пасха, можно обойтись двумя. После его смерти мама призналась, что, пока я сидел под арестом, он заставил соседского мальчишку показать ему, где я приземлился, и несколько раз рассказать ему всю историю. И что он до слез смеялся. Но мама взяла с него слово, что он ничего не скажет мне об этом, чтобы не вдохновить меня на новые подвиги. Вместо этого отец привез сломанную лыжу домой под предлогом того, что хочет склеить ее. Но мама сказала, что это ерунда, на самом деле эта лыжа была его лучшим воспоминанием.