Эрик Сунд - Девочка-ворона

Тягостные мысли, мучившие ее утром, как ветром сдуло. Невзирая ни на что, она тесно связана с Оке, а он с ней.

Что может София дать ей такого, чего она не может получить от Оке? – думала она.

Трепет и любопытство – это еще не все.

Надо просто стиснуть зубы.

На обратном пути они остановились у киоска и купили газету “Дагенс нюхетер”. Там ожидалась рецензия на выставку Оке. Он предпочел бы купить газету до завтрака, но поскольку ему не хотелось, чтобы родители прочитали о его возможном провале, он решил повременить.

Вернувшись домой, они вместе уселись за кухонный стол и раскрыли газету. Жанетт видела, что он волнуется, как никогда.

Он смеялся и преувеличенно изображал равнодушие.

– Вот она, – сказал он, согнул газету пополам и положил ее между ними.

Они читали молча, каждый про себя. Когда Жанетт осознала, что описывают не кого-нибудь, а ее Оке, у нее голова пошла кругом.

Рецензент-мужчина писал в исключительно лирических тонах. По его словам, живопись Оке Чильберга явилась важнейшим событием в шведском искусстве за последнее десятилетие, и Оке предсказывалось блестящее будущее. Ему, без сомнения, предстояло стать следующим представителем шведской культуры международного масштаба, и по сравнению с ним его коллеги-художники Эрнст Билльгрен и Макс Бук [63]представали просто банальными эпигонами.

– Я должен позвонить Алекс. – Оке встал и пошел в прихожую за телефоном. – А потом мне надо обратно в город. Ты сможешь меня подбросить?

Жанетт сидела на месте, не зная, какие чувства должна испытывать.

Это было как сон.

– Да, конечно, – ответила она, сознавая, что с этого момента все изменится.

Она даже не представляла себе, насколько права, хотя все изменится совсем не так, как ей думалось.

Шум транспорта на Дальсландсгатан тонул в знакомых звуках гармони. Из открытого окна гремела “Баллада о бриге “Синяя птица” из Халла” [64]. София Цеттерлунд остановилась и послушала, прежде чем двинуться дальше, к Мариаторгет.

Некоторые прохожие улыбались, кивая, а одна женщина начала подпевать грустному тексту о юнге, которого привязали к мачте и потом забыли, когда корабль затонул.

Музыка неожиданно нарушала привычный ритм и играла роль вербального катализатора в стране, где никто ни с кем не разговаривает без повода. Эверта Тоба знают все, поскольку впитали его с селедкой и материнским молоком.

После вечера с Жанетт София пребывала в растерянности. То, что первоначально задумывалось как встреча, связанная с ее работой, вылилось в нечто очень личное. Жанетт воздействовала на нее эмоционально, и физически София ощутила трепет, какого прежде не испытывала. Жанетт заставила ее почувствовать себя привлекательной таким образом, каким этого не удавалось даже Лассе.

В то же время ее пугало, что какой-то человек способен настолько явно влиять на ее самочувствие и тем самым обрести над ней контроль. Когда они были вместе с Микаэлем, ему никогда не удавалось проникнуть в нее так глубоко, как сумела Жанетт, и ей это понравилось.

Наслаждаясь этим, она полностью отдалась ей.

Но сейчас она уже не была больше так уверена в правильности своих действий.

Связь с Жанетт может все очень сильно усложнить.

Выйдя на улицу Всех Святых, она остановилась, достала из сумочки маленький диктофон и надела наушники. На футляре кассеты она прочла, что запись сделана четыре месяца назад.

София нажала на пуск и пошла дальше.

…и я поехала на пароме в Данию с Ханной и Йессикой – лицемерными девицами, с которыми познакомилась в Сигтуне, а им приспичило отправиться на фестиваль в Роскилле и бросить меня в палатке одну с четырьмя омерзительными немецкими парнями, которые всю ночь ковырялись, лапали, прижимались и стонали, а я слушала доносившееся издали пение Sonic Youth и Игги Попа и не могла пошевелиться, поскольку они поочередно держали меня…

Полностью отключившись, София брела точно во сне, не слыша и не замечая людей вокруг.

…знала, что мои так называемые подруги стояли возле самой сцены и им было глубоко наплевать на то, что я вырубилась от их сладкого десертного вина, и меня насиловали, и что потом я не захотела рассказывать, отчего расстроена, и рвалась только уехать оттуда…

Магнус-Ладулосгатан. Все шло само собой. Тиммермансгатан. Слова превращались в картины, ею прежде не виденные, но тем не менее хорошо знакомые.

…и добраться до Берлина, где я полностью выпотрошила их рюкзаки, соврав, что нас обокрали, пока я спала, а они ходили купить еще вина, как будто мы уже и так не выпили слишком много. Но они пользовались отсутствием своих благородных родителей, оставшихся дома, в Дандерюде, и зарабатывавших деньги, которые присылались нам в Германию, чтобы мы могли двигаться дальше…