Артур Дойл - Преступления и призраки (сборник)

При этих его словах Хильда содрогнулась от ужаса.

– Слава всему святому: он не мой отец! – воскликнула она. – Но от всей души надеюсь, что он будет жить. Господи, только бы он выжил! Никогда и ничего я не желала так сильно… Он теперь – мой лучший, ближайший друг – и он же мой самый заклятый враг!

Хильда, забыв про свое собственное изнеможение, не замечая даже холода (а его ощущал не только я, ослабленный тремя днями на плоту: матросы, крепкие и здоровые, тоже ежились), отбросила плащ, которым пытался прикрыть ее офицер, и вновь склонилась над стариком, поддерживая его безвольно свисающую голову.

Ирландец изумленно посмотрел на нее – а потом, переведя вопросительный взгляд на меня, украдкой постучал себя по лбу костяшкой указательного пальца. Он явно думал, что разум девушки не вынес выпавших на нашу долю испытаний. В ответ я покачал головой.

– Это очень необычный случай, лейтенант, – произнес я шепотом, убедившись, что Хильда не замечает ничего вокруг. – Долго объяснять – но все, что она говорит, подлинная истина. И я тоже очень надеюсь, что этот человек останется жив к тому времени, как мы достигнем Англии. Вся наша дальнейшая судьба зависит от этого…

Тем временем шлюпка достигла судна (это был «Дон», Вест-Индской линии Королевского пароходства), и нас бережно приняли на борт. Судовой врач тут же пустил в ход все свое искусство, но и вся команда окружила нас поистине трогательной заботой. Отчасти это, конечно, объяснялось тем, что всеевропейская слава Себастьяна, знаменитого врача и ученого, проникла даже сюда. Но, думаю, всем на корабле, от капитана до юнги, достаточно было только посмотреть на Хильду – и никакие дополнительные причины уже не требовались.

Уже на следующее утро, в одиннадцать, корабль был на Плимутском рейде [73]. Около полудня судно пришвартовалось у Миллбейских доков – а еще через несколько минут мы доставили Себастьяна в самый комфортабельный номер лучшей из припортовых гостиниц.

И в горе, и в радости Хильда оставалась медицинской сестрой. И она была слишком хорошей медсестрой, чтобы сразу же напомнить Себастьяну о той его клятве, которую он дал ей на плоту. Поэтому сперва ей пришлось позаботиться, чтобы больного уложили в постель и устроили как можно удобней. Лишь на второй день она смогла заговорить о том, что интересовало ее больше собственной жизни, но и то не с ним, а со мной.

– Что вы думаете о его состоянии здоровья?

Я внимательно посмотрел на Хильду и по ее лицу понял, что она уже знает истину. Поэтому ответ мой был прям:

– Он не сумеет выкарабкаться. Кораблекрушение стало слишком серьезной встряской для его организма, подточенного возрастом, болезнью и теми непрерывными экспериментами, которые Себастьян проводил над собой как врач. Он обречен.

– Я тоже так думаю. Сейчас ему стало несколько легче, но это лишь временное улучшение. Боюсь, всей жизни ему осталось примерно на три дня, вряд ли больше…

– Я только что осматривал его. Он в полном сознании – но, думаю, держится из последних сил. Если вы хотите, чтобы он сделал какое-то заявление, теперь для этого как раз самое время. Промедлив еще хоть немного, мы рискуем опоздать.

Хильда кивнула:

– Тогда мне лучше навестить его прямо сейчас. Я ничего не скажу ему, но, надеюсь, он сам заговорит со мной. Думаю, он и вправду хочет сдержать свое обещание. Вы же помните: эти страшные дни странным образом смягчили его душу. Наверно – я почти убеждена в этом! – он сейчас действительно полон раскаяния и готов искупить то зло, которое сотворил.

Неслышно открыв дверь, Хильда вошла в комнату больного. На цыпочках я последовал за ней – но, не зная, захочет ли Себастьян говорить в моем присутствии, на всякий случай остановился за ширмой у изголовья кровати, вне поля его зрения.

Увидев Хильду, Себастьян простер к ней дрожащие от слабости руки.

– Мэйси, дитя мое! – воскликнул он, назвав ее все тем же детским именем. – Пожалуйста, не покидай меня больше. Останься со мной. Я смогу прожить еще немного, но только если ты будешь рядом…

– Но ведь совсем недавно при виде меня вы испытывали ненависть.

– Да, Мэйси. Потому что я был виновен перед тобой. Очень виновен…

– И что будет теперь? Вы сделаете что-либо, чтобы искупить ту вину?

– Искупить вину… Есть такие поступки, дитя мое, которые искупить нельзя. То, что случилось – необратимо; никакими силами нельзя поворотить вспять время и вернуть жизнь умершим. Единственное, что все-таки можно, – восстановить справедливость и тем уменьшить меру сотворенного зла. Это я и постараюсь сделать. Сил у меня остается немного – но я потрачу их все. Позовите Камберледжа… О, вы уже здесь… Тем лучше. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти – надеюсь, Камберледж, вы как врач засвидетельствуете: мой пульс нормален, а сознание не замутнено. Сейчас я намерен сделать признание. Да, Мэйси, ты победила: твоя сила духа и верность отцовской памяти оказались сильнее меня. Будь у меня такая дочь, как ты – я, наверно, был бы другим человеком… лучшим, чем стал… Но так уж случилось, что рядом со мной никогда не было человека, которого я бы мог любить и которому я мог бы доверять. Возможно, тогда я и в науке смог бы достичь большего… Хотя, – старый профессор едва заметно улыбнулся, – судьба сложилась так, что как раз с этой стороны мне почти не в чем себя упрекнуть…