Дэйв Эггерс - Сфера

– Я не знаю.

– Ни один не пострадал. Ни один. То же самое было в семидесятых с документами Пентагона. [26]Ни один солдат не получил из-за них ни осколка. В основном, помнится, мы выяснили, что многие наши дипломаты шибко любят сплетничать о руководителях других стран. Миллионы документов, а главный вывод в том, что, по мнению американских дипломатов, Каддафи – недоумок, поскольку у него странные кулинарные вкусы и женщины в телохранителях. Если уж на то пошло, обнародование лишь научило дипломатов приличнее себя вести. Тщательнее выбирать слова.

– Но национальная оборона…

– А что национальная оборона? Мы в опасности, лишь когда не знаем планов или мотивов потенциального противника. Или когда он не знает наших планов и нервничает, так?

– Ну да.

– А если б он знал наши планы, а мы знали бы его? Мы внезапно избавились бы от риска, как это раньше называлось, взаимно гарантированного уничтожения, зато получили бы взаимно гарантированное доверие. У США ведь не исключительно гнусные побуждения, правда? Мы не планируем стереть некое государство с лица земли. Но порой мы закулисно добиваемся желаемого. А если бы все были открыты и прямодушны, и иначе никак?

– Стало бы лучше?

Бейли широко улыбнулся:

– Хорошо. Согласен. – Он отставил чашку и опять сложил руки на коленях.

Мэй понимала, что излишне на него давить, но язык ее опередил:

– Вы что хотите сказать – все должны знать всё?

Бейли распахнул глаза, будто возрадовавшись, что она подвела его к вожделенной идее:

– Разумеется нет. Я хочу сказать, что все должны иметь право знать всё и располагать необходимым для этого инструментарием. На всезнание у нас нет времени, хотя это, конечно, жаль.

Он в задумчивости помолчал и снова повернулся к Мэй:

– Я так понял, тебе не понравилось быть подопытной на презентации «ЛюЛю»?

– Гас застал меня врасплох. Он меня не предупредил.

– Это единственная проблема?

– И портрет получился искаженным.

– Неточные сведения? Фактические ошибки?

– Не в том дело. Просто он был… мозаичный. И, видимо, поэтому казался неверным. Взяли куски меня и выдали за целое.

– Получилось неполно.

– Именно.

– Мэй, я очень рад, что ты так сказала. Как ты знаешь, сама «Сфера» стремится к полноте. Полнота, гармония «Сферы» – средоточие сферы наших интересов. – Он улыбнулся своему каламбуру. – Но ты ведь знаешь конечную цель полноты?

Мэй не знала.

– Наверное, – сказала она.

– Посмотри на наш логотип, – сказал он и указал на стенной монитор, где тотчас появился логотип. – «С» в центре распахнута, видишь? Это мучает меня который год. Это символ еще не решенной задачи – полноты. – «С» на экране замкнулась и стала объемной, полной сферой. – Видишь? – сказал Бейли. – Сфера – самая сильная стереометрическая фигура во вселенной. Ее ничто не одолеет, ее некуда улучшать, ибо нет ничего совершеннее. Вот чего мы добиваемся – совершенства. А любая информация, которая от нас ускользает, любые недоступные данные – препона на пути к совершенству. Понимаешь?

– Понимаю, – сказала Мэй, хотя и сомневалась в том, что поняла.

– Все это согласуется с другими нашими целями – сделать так, чтобы «Сфера» помогла обрести полноту каждому из нас и транслировать миру наши образы полностью. Все это тоже требует полноты информации. Мы хотим избавиться от понятного тебе ощущения, будто наш портрет искажен. Как в разбитом зеркале. Взгляни в разбитое зеркало, треснувшее или потерявшее куски, – что ты увидишь?

Мэй наконец разглядела логику. Любая оценка, любое суждение, любая картина, основанные на неполной информации, всегда будут ложны.

– Искаженное и разбитое отражение, – ответила она.

– Вот именно, – сказал Бейли. – А если зеркало целое?

– Мы увидим все.

– Зеркало ведь не врет, так?

– Само собой. Это же зеркало. Реальность.

– Но зеркало правдиво, только если цело. И, по-моему, тебе не понравилась презентация «ЛюЛю», потому что результаты вышли неполными.

– Допустим.

– Допустим?

– Ну, это правда, – сказала Мэй. Непонятно, зачем она вообще открыла рот, но слова сорвались с языка, не успела она их проглотить. – Но я все равно считаю, что есть вещи, которыми мы не захотим делиться. Может, их не так много. Но ведь все в одиночестве, в спальне делают такое, чего стыдятся.

– А почему они стыдятся?

– Ну, не обязательно стыдятся. Но такое, чем делиться неохота. Скажем, люди не поймут. Или иначе станут тебя воспринимать.