Питер Джеймс - Шпионский тайник

Второй головорез возник в дверном проеме, размахивая какой-то огнестрельной штуковиной. Я выстрелил в него, и он завалился на спину. Внезапно мою левую руку словно огрели раскаленным молотом, она взлетела и ударилась о стену, а рядом с моим правым ухом просвистела и врезалась в камень пуля. Меня осыпало кирпичной крошкой. Я повернулся и увидел еще одного, третьего, – чахлого малыша с козлиной бородкой, уже вознамерившегося повторить попытку. Мне не оставалось ничего иного, как воспользоваться единственным оставшимся вариантом. Я прыгнул на него, из последних сил давя на спусковой крючок «уэбли». Три хлопка… щелчок… и я, исполнив кувырок через голову, приземлился на свежий труп.

Несколько секунд я просто лежал, ожидая следующей пули. Барабан моего «уэбли» был пуст. Я пошарил вокруг правой рукой. В меня никто больше не стрелял, а через секунду пальцы сомкнулись на рукоятке пистолета бородатого малыша.

Тишину ничто не нарушало, но я все же подождал еще пару минут, прежде чем подняться. Левая рука разрывалась от боли, но не выпускала серебристый сверток. Я встал, пошатываясь, и тут в здание ворвался целый взвод парней в синем – французский ответ инспектору Нэкеру. В первую секунду меня охватил неописуемый восторг – никогда в жизни я не был так рад встрече с полицейскими. Но уже в следующий момент осознал, что стою рядом с тремя трупами, держа в одной руке дымящийся пистолет, а в другой – пять фунтов героина. Стою и довольно ухмыляюсь.

В течение всей следующей недели французская полиция оказала мне одну-единственную любезность: позволила выбрать, на какой, нижней или верхней, койке спать. Я выбрал верхнюю и, как оказалось, не ошибся – каждый вечер в камеру приводили какого-нибудь пьянчужку, который валился на нижнюю койку и всю ночь храпел, бубнил и метался. Утром его уводили, так что я даже не успевал разглядеть лица своего сокамерника. Вполне возможно, это был один и тот же бедолага.

Неделя выдалась хуже не придумаешь, и к концу ее я и сам дошел до предела. Чертовски болела рука. Пулю вытащили, но провести хотя бы ночь на больничной койке не разрешили, посчитав, наверное, что это было бы недопустимой роскошью. Рану зашили, повязку наложили и отправили меня прямиком в камеру.

В камере было жарко, душно и сумрачно. Время от времени в крохотное зарешеченное окошко под потолком заглядывали редкие солнечные лучи, но и они только усиливали ощущение густеющего внизу мрака. Позвонить мне не позволили и, более того, ясно дали понять, что и в будущем к телефону не допустят. Я не мог связаться ни с консульством, ни с адвокатом – ни с кем.

Месье не получит никакой помощи, пока не назовет имена всех членов наркосиндиката.

Объявление в «Таймс», визит Уэзерби – все это их совершенно не интересовало. Снова и снова от меня требовали правды.

Каждый день на протяжении целой недели меня вытаскивали из камеры и вели в другую комнату, тоже без окон, но с яркими лампами – на допрос. Через какое-то время я уже начал кричать на них, этих злобных недоумков, от которых постоянно несло вчерашним чесноком. Ничего другого не оставалось. Я ничего не знал, а сочинять небылицы счел нецелесообразным – ложь в конечном счете сыграла бы против меня.

Каждую ночь на протяжении этой долгой-долгой недели я проклинал себя за глупость, за то, что поддался на уловку, паршивые пятьсот фунтов, которых, скорее всего, и не увижу больше. А еще я точно знал, что сделаю, если когда-нибудь выберусь из тюрьмы. Найду Уэзерби и выбью из него все дерьмо.

Искать не пришлось – он сам меня нашел.

В тот день надзиратель, как обычно, повел меня на допрос в хорошо знакомую комнату. Я сел на деревянную табуретку и приготовился ждать следователей. Вместо них вошел Уэзерби.

На этот раз он не стал протягивать мне руку, но с заметным усилием опустился на соседний стул. На нем был тот же макинтош, тот же костюм и тот же зеленый галстук. Только рубашку мой клиент сменил на более легкую. А вот бисеринки пота были на месте, и промокнул он их вроде бы тем же несвежим платком. Отдышавшись, Уэзерби похлопал себя по колену. Вид у него был бодрый.

– Ну, старина, вляпались вы в неприятности.

– Неужели?

– Да уж вляпались. Ох, господи…

Он никак не походил на человека, находящегося под арестом.

– А что вы тут делаете? – поинтересовался я.

– Я? Да вот прослышал, что у вас не все ладно, и заглянул посмотреть, как вы тут.

– Вы кто, черт возьми, такой?