Валерий Гусев - Враг из прошлого

– Тогда я прямо в окно, можно?

На подоконник лег драконистый веер, на пол шмякнулся зонтик, мы с Матвеичем подхватили тетушку Тильду под руки, и она впорхнула в комнату через окно. Как ночная бабушка. То есть бабочка.

Когда я отнес пустую кастрюлю на кухню, она (бабушка, а не кастрюля) пожаловалась:

– А я ноги промочила. Очень сыро у вашей калитки оказалось.

– Это плохо, – сказал Матвеич и полез в шкаф за шерстяными носками. – При вашем насморке простужаться нельзя. Переобувайтесь.

– Очарова-а-а!.. – запела тетушка Тильда, любуясь своими ногами в толстых белых носках до колен. – Я прямо как Снегурочка.

– На пенсии, – шепнул мне Алешка.

– Только я теперь в туфли не влезу.

Матвеич принес ей свои сапоги.

– Преле-е-е!.. – запела она дальше. – Я прямо Кот в сапогах.

Алешка открыл было рот, но я наступил ему на ногу. Он пискнул и смолчал. Только хихикнул.

– Мы вас проводим, – предложил Матвеич. – Уже стемнело.

– Но зато такая луна! Очарова-а-а… И Сеня меня ждет. Вы сейчас на него посмотрите. Я вам его покажу.

Мы вышли из дома. И пошли смотреть Сеню. Как новый сериал.

На улице уже была почти что ночь. Звездная, с луной, но довольно темная.

– Осторожно, мальчики, – сказала тетушка Тильда, когда мы вышли за калитку. – Здесь совершенно изуми-и-и-тельная лужа.

Мы обошли изумительную лужу искусственного происхождения и направились к скворечнику Безе. Матвеич вел ее под руку. Она что-то беззаботно напевала. Про луну. И трели соловья. Алешка хихикал. Я был задумчив – кому нужна эта лужа? Кораблики пускать? Так у нас целое озеро под рукой.

Скоро засветились окошки в доме тетушки Матильды. А в одном из окошек – силуэт.

– Красавец, да? – спросила нас тетушка. – Народный артист Марковский. Вообще-то он не Марковский, а Морковкин. Марковский – это его сценический псевдоним, так благозвучнее, правда?

– Морковкин? – переспросил Матвеич. – Знавал я в старое время одного Морковкина. Коллекционер, собирал и старину, и современные раритетные вещи.

– И мой Сеня – тоже коллекционер. – Это она сказала очень гордо. Будто он не коллекционер, а по крайней мере – дважды космонавт. И вдруг у нее вырвалось совсем другим тоном: – Даже надоел немного. Вот и он, во всей красе.

В квадрате окна этот Морковкин был прекрасно виден. Как в телевизоре. Действительно, большая седая голова. Вовсе не череп. Он стоял перед полками с рюмкой в руке. И то ли подсвечником любовался, то ли черепа боялся.

– Правда, хорош? Красавец!

Красавец повернулся лицом к окну. Ну, я бы не сказал, что он красавец. Щеки у него висели почти до плеч, под глазами какие-то грустные мешочки, и взгляд как бы виноватый. В то же время мне показалось, что я его где-то уже видел. Какое-то сильно знакомое лицо.

Я вгляделся… И меня осенило! В нашем доме, в соседнем подъезде. Сенбернар Вася. Такая же большая седая голова, висячие щеки, грустные глаза. Вылитый сенбернар этот Морковкин.

– Да и зовут его похоже – Сеня, – шепнул мне в ухо Алешка. Который, оказывается, тоже «опознал» народного артиста Морковкина. – Сеня Бернар.

И Матвеич деликатно кашлянул в кулак, признавая в артисте Марковском коллекционера Морковкина…

В этот вечер Матвеич не стал продолжать свой рассказ про Окаянного Ганса. Он почему-то часто задумывался, хмурился и время от времени что-то ворчал себе под нос.

Алешка тоже был молчалив и все поглядывал в окно, за которым природа укладывалась спать.

А я не страдал задумчивостью. Нарезал небольшими кусочками черный хлеб, поджарил его в подсолнечном масле. Надавил чесночок, смешал его с майонезом и выложил по кучке на каждый гренок. И позвал «задумчивых» пить чай.

Несмотря на свою озабоченность, они вмиг смели всю горку гренков и вопросительно посмотрели на меня.

– Маловато было, – намекнул Алешка, а Матвеич его поддержал.

– Кушать надо умеренно, неторопливо и вдумчиво, – напомнил я. – Особенно перед сном.

– Федор Матвеич, мы ему отомстим!

– А как? – Матвеич растерялся.

– А очень просто. Я там урюк… то есть укроп посеял. Вот как он вырастет, как мы его соберем, килограммов сто…

– То что? – спросил Матвеич.

– Мы его весь съедим, а Димитрию не дадим.

– Килограммов сто, говоришь? – Матвеич призадумался. – Мне столько укропа не съесть. Я все-таки не корова.

– А я вам помогу. Я свои пятьдесят маме отвезу. Она съест.

– Знаешь, Леш, – осторожно начал Матвеич, – твоя мама, она очень симпатичная женщина. Она совсем не похожа…