Анна Устинова - Загадка красных гранатов

– Я тебя умоляю, – говорила мама натягивающему куртку Ивану. – Не забудь, пожалуйста, на обратном пути купить в вагончике на улице Правды гранаты для бабушки.

– Да не забуду, ма, – отмахнулся тот. – За кого ты меня принимаешь?

– За тебя и принимаю, – сердито произнесла Инга Сергеевна. – Вечно тебе все приходится повторять по десять тысяч раз.

– Ничего подобного. – Иван сдернул с вешалки длинный шарф. – Мне одного раза всегда достаточно.

– Это когда дело тебя касается, – язвительно заметила мать.

– Ва-аня, – послышался из комнаты жалобный голос бабушки Генриетты Густавовны. – Кхе-кхе-кхе, – зашлась она от кашля.

– Мама, не напрягай голосовые связки! – тут же скомандовала Инга Сергеевна. – Я вполне способна все объяснить сама.

– Нет, Инга, ты обязательно что-нибудь перепутаешь, – простонала Генриетта Густавовна.

– Мама, не говори глупостей, – рассердилась Инга Сергеевна. – Что можно перепутать в четырех гранатах?

– Ах, многое! – драматически прохрипела Генриетта Густавовна и вновь закашлялась.

– Давай, давай, иди. – И Инга Сергеевна подтолкнула сына к двери.

Он с удовольствием последовал приказу – Луна там, наверное, уже заждался, однако Генриетта Густавовна, вновь преодолевая приступ кашля, воскликнула:

– Ва-аня, запомни, пожалуйста, четыре самых крупных и самых красных. Бледные не бери.

– Не возьму!

И, выскочив на лестничную площадку, он поторопился захлопнуть за собой дверь. Лифта Иван дожидаться не стал и стремглав бросился вниз по лестнице. Иначе матери может прийти в голову дать дополнительные руководящие указания. А их, по мнению Ивана, на сегодняшнее утро было и так достаточно.

Он прыгал вниз по ступенькам, а в голове навязчиво в том же ритме звучали слова: «Четыре крупных, самых красных, а бледных бабушке не брать!»

– Фу, привязалось!

Нажав кнопку кодового замка, Иван потянул на себя тяжелую дверь подъезда. Его обдало ветром. Настоящая февральская погода. Метель и мороз. Поежившись, он уткнулся подбородком в шарф и поспешил вдоль по Ленинградскому проспекту, мимо улицы Правды к дому номер двадцать шесть, где жил его друг и одноклассник Павел Лунин по прозвищу Луна.

– Привет, Пуаро, ты очень вовремя! – едва успев открыть дверь, воскликнул толстый розовощекий Павел. Кличку Пуаро придумал все тот же Павел. Потому что, по его мнению, называть Ивана Холмсом от фамилии Холмский было бы слишком банально. – А вовремя ты потому, – продолжал Луна, – что мать нажарила кучу пончиков. И мы как раз их собираемся съесть.

– Да я ненадолго, – предупредил Иван. – Только энциклопедию возьму.

– Абижжяешь, – с восточным акцентом неясного происхождения произнес Луна. – Ми так просто дарагих гостей нэ отпускаем. Пончик нэ кушаешь, энциклопедий нэ получаешь.

– Ах, вот в чем дело, – усмехнулся Иван.

– Именно в этом, – Павел перешел на нормальную речь. – А теперь пошли скорей жрать пончики. А то у меня от их запаха живот подводит. Не знаю, как ты, а я, например, не могу вынести, когда видит око, а зуб неймет.

Иван молча кивнул. А из толстого живота Павла раздалось подтверждающее урчание. Впрочем, ноздри Пуаро уже уловили потрясающий запах, доносящийся из кухни, и он, скинув ботинки и куртку, последовал за Луной по длинному коридору лунинской квартиры.

В кухне за столом сидели Лунины-старшие. А в центре стола возвышалась на блюде гора румяных пончиков, щедро посыпанных сахарной пудрой.

– Здравствуйте, Лилия Николаевна, Иннокентий Павлович, – на одном дыхании поприветствовал их Иван.

– И тебе того же, – улыбнулись родители Павла. – Садитесь скорей, пока не остыло, – добавила мама Луны.

А папа, откусив сразу половину пончика, с грустью произнес:

– Как вредно, но как вкусно. Хорошо, Лиля, что ты делаешь их очень редко.

И он жадно засунул в рот оставшуюся половину.

– Наоборот, очень плохо, что редко, – возразил ему сын, засовывая в рот целый пончик.

Иван последовал его примеру. Лилия Николаевна тоже решила не отставать от остальных. Весело бросив: «Прощай, талия!» – она принялась за пончики.

– И вообще, – с полным ртом изрек Луна. – Жить и есть нужно без мучений.

– А ты философ, как я погляжу, – Лилия Николаевна с усмешкою покосилась на сына.

– И совсем не философ, а обыкновенный практик, – возразил Павел, беря с блюда сразу четыре пончика.