Мария Грипе - Навозный жук летает в сумерках…

— Но это еще не все! Я не закончил, — сказал Линдрот. Он взял сливу, с аппетитом съел ее и продолжил.

Автором дневника был человек ученый, он общался с поэтами, художниками и сам писал стихи. Оказывается, он очень дружил с одним несчастным художником, которому принадлежала эта статуя. В молодости художник был веселым гулякой, но с годами стал чем-то озабочен и удручен. Особенно ректору запомнилось слово «удручен».

— Статуя была египетская? — нетерпеливо спросил Юнас.

Линдрот потер брови.

— Он ничего об этом не сказал, а я забыл спросить. Как глупо, — и как я не догадался?

Но, во всяком случае, этот ректор из Мариефреда рассказал, что в дневнике написано о проклятии, которое лежит на статуе. Поэтому владельца статуи без конца преследовали несчастья. Бедняга художник просто не мог больше держать статую у себя. Несмотря на то, что очень ею дорожил. Он сам был скульптором и не мог с ней расстаться. Несчастья сыпались на него одно за другим. Но когда, в довершение всего, умерли двое его детей-близнецов, совсем еще младенцы, он написал своему другу, умоляя приехать помочь ему. Он решил вернуть статую туда, откуда ее взял, но не хотел делать это один.

— «Откуда взял»! — подчеркнул Линдрот. — Да-да, именно так он и сказал. Мне это показалось любопытным, ведь получается, что один и тот же человек сначала взял, а потом положил статую обратно. Я спросил ректора, точно ли он запомнил эти слова, а он ответил, что обратил на них особое внимание. Ведь страшно подумать, что статую, которую однажды захоронили, снова выкопали, а потом закопали обратно.

— Выкопали и закопали обратно? Так, значит, она лежала в земле? Он так и сказал? — спросил Давид.

Линдрот почесал свои брови и задумчиво посмотрел на него. Нет, в этом он не уверен. Возможно, ректор сказал «захоронили», или «достали», или… Нет, Линдрот не помнил, но речь точно шла о захоронении.

— А где ее захоронили? — поинтересовался Давид. — Он сказал?

Нет, не сказал к сожалению. Линдрот спрашивал, но у ректора плохая память на названия, и к тому же это было давно. С тех пор, как он прочел дневник, а это было в детстве, он больше его не видел.

— А почему он не может разыскать этот дневник? Мы обязательно должны его почитать, — сказал Юнас.

Ректор действительно пытался как-то его найти, но дневник пропал, его нигде не было, о чем ректор очень сожалел.

— А значит, придется довольствоваться тем, что ему удалось вспомнить, — произнес Линдрот. — Это, кстати, не так уж и мало.

— Вот именно! — сказала Анника. — И ведь, скорее всего, это та самая статуя! А копия? Наша подделка… Что все это значит?

— Да-а, милая Анника, поверь мне, я долго ломал над этим голову. — Линдрот положил в рот «салмиак», которым угостил его Юнас. — По-моему, есть только одно разумное объяснение. Ведь сказали же в Гётеборгском музее, что копия выполнена в начале девятнадцатого века неизвестным художником… А что, если — по крайней мере, мне так кажется — что, если этот неизвестный и есть наш несчастный художник, который был так привязан к статуе, что не хотел с ней расставаться? Он взял и сделал себе копию, безопасную копию, а статую захоронил.

— Да, звучит логично, — задумчиво произнес Давид. — Но… но… но?..

Линдрот вздохнул.

— Я с тобой согласен, Давид. В этой истории действительно много «но».

— Вот именно! — ответил Давид. — Во-первых: где лежала статуя, когда он ее достал? Во-вторых, как он о ней узнал? В-третьих, почему он ее достал? И наконец — кто этот человек?

Линдрот покачал головой. Слишком много вопросов сразу.

— Да-а, Давид… видишь ли, я об этом ничего не знаю… Единственное, что я могу сказать, это что у ректора в Мариефреде хранится старая картина, написанная, если верить дневнику, этим несчастным художником. Она досталась ему по наследству. Это смоландский пейзаж, и он подписан К. А. Ц. или Н. А. Ц. , первая буква видна нечетко.

— Значит, фамилия начинается на Ц, — сказала Анника. — Надо попытаться найти старого смоландского пейзажиста с фамилией на Ц.

— Да, возможно, — согласился Линдрот и, встав, направился к окну.

— Ужас, сколько ос! А сколько я уже выпустил сегодня… Кыш, вон отсюда! Кыш, кыш!

— А еще этим летом удивительно много навозных жуков, — сказал Давид.

— Правда? А я и не заметил.

— Зато я заметил, — ответил Давид. — Они мне всюду попадаются, в самых неожиданных местах…

Поезд в северном направлении только что прошел. Окна перестали звенеть, подвески в хрустальной люстре тоже, постепенно прекратилось все дребезжанье, и в комнате Селандерского дома, где стояли цветы, стало тихо. Все успокоилось…