Борис Алмазов: Деревянное царство (с рисунками И. Латинского)

— Слушай! — сказал бывший вожатый. — А ты его пошли в деревню. Клава его с удовольствием примет. А парню воздух нужен. А то он у тебя как огурец — весь зелёный и в пупырях!

«Ничего я не в пупырях!» — возмутился в душе Петька. Он себе вполне нравился, особенно когда делал перед зеркалом мужественное лицо.

— Да неудобно, — сказал отец.

— Ну, ты даёшь! Да ты старикам только радость доставишь! Тебя всегда сыном считали! Ты представь: деревня — пять дворов. Зима! Живут два старика — и вдруг к ним парень приезжает: косая сажень в плечах, кровь с молоком!

«Как ехать в какую-то дыру, так я сразу кровь с молоком», — затосковал Петька.

— Ну, я на тебя надеюсь! — сказал отец.

— Николай Александрович! — шёпотом спросил Петька, когда он провожал их в прихожей. — А в школу завтра можно не ходить?

— Старик, — так же шёпотом ответил реставратор, — о чём ты говоришь? Естественно! — и подмигнул.

Можно было, конечно, упереться, закатить истерику и не ехать в эту деревню в пять дворов, но тогда завтра нужно идти на сбор.

— А там хоть телевизор-то есть? — спросил Петька отца.

— Что? — спросил отец. — Какой телевизор?

— Обыкновенный, чтобы смотреть…

— Не уверен… Не знаю… — ответил отец рассеянно.

— Ну вот, — сказал Петька, — там от скуки сбесишься. Засядешь в избе с тараканами и сиди — радуйся. Два пенсионера…

Город готовился к Новому году. Симпатичные деды-морозы в витринах раскрывали мешки с подарками и сверкающими ёлочными игрушками. Электрики, стоя на подъёмниках, тянули через улицы электрические гирлянды.

— Мороженого хочешь? — спросил вдруг отец.

— Батон за двадцать восемь копеек, — только и сумел от неожиданности сказать Петька. Мороженого он хотел всегда, в любое время года, при любой погоде. Но никогда ему не предлагал мороженого отец, да ещё зимой.

— Нет, брат, — сказал отец, — пойдём в мороженицу.

— В «Лягушатник» или в «Улыбку»?

— Какой ещё лягушатник?

— Да вон! Она внутри зелёным пластиком отделана, потому и «Лягушатник».

— Нет, брат, пойдём в другую… Я угощаю! — Но голос у отца был почему-то печальным.

Они долго ехали на трамвае, потом сошли у небольшого скверика. Огромная, словно срезанная, стена многоэтажного дома своим скучным, слепым, без окон, боком нависала над сквером, а к ней прилепился маленький павильон.

— Два по триста ассорти, — сказал отец волшебные слова, и у Петьки даже сдавило горло.

Разноцветные шарики истекали сиропом. Первые два Петька Столбов съел молча, не отвлекаясь и не торопясь. Потом перевёл дух и осмотрелся. Это была обыкновенная мороженица, и посетители в ней были обыкновенные. Вон бабушка с малышом…

— Ешь маленькими кусочками! Слышишь, кому говорю!

— Папа! — сказал Петька. — Почему мы приехали сюда?

— Почему? — спросил отец, и Петька понял, что отец ждал этого вопроса. — Почему мы приехали сюда? Ты уже взрослый, Петя… Мы приехали ко мне в гости. На этом месте стоял наш дом. Здесь я родился и до семи лет жил с мамой, папой и бабушкой… — Отец медленно разминал белые шарики ложечкой, и прожилки сиропа делали мороженое мраморным. — А мороженица была вон в том доме, через дорогу, рядом со школой, где работала мама. И мороженое тогда было другое.

— Лучше? — спросил тихонько Петька. Он спросил не потому, что его это интересовало, а потому, что отец замолчал и что-то чертил на столе и было невыносимо вот так сидеть молча.

— А? — поднял голову отец. — Не лучше, другое… А потом наступило то лето. И меня первый раз отправили в пионерлагерь. Провожали с оркестром! И бабушка всё кричала мне, чтобы я купался около воспитателя и не ел немытые фрукты… А когда я после войны вернулся, ни бабушки, ни мамы, ни отца не было… И дома не было, а была большая воронка, загороженная забором. На заборе были плакаты: «Эх, встречай, с победой поздравляй!», «Мы дошли до Берлина». А мне всё казалось, что это не то место, что наш дом стоит где-то рядом, целый и невредимый… Ты ешь, ешь. А то у тебя всё растаяло.

Петька начал, давясь, глотать мороженое, потому что в горле торчал кол, и мороженое только набивалось в рот, и его было невозможно проглотить.

— А где же ты был в войну? — спросил Петька.

— В оккупации был.

— Как это?

— Наш пионерлагерь был недалеко от границы, и мы сразу оказались в тылу у немцев. Правда, я их ни разу не видел. Прошёл слух, что всех ленинградских детей фашисты отправляют в Германию, и тогда местные жители стали нас прятать. Месяца через два нас завезли в такие леса и болота, что туда фашисты и полицаи нос боялись сунуть. Но там другая была беда. Места глухие, дикие, людей почти нет. Деревни маленькие, три — пять домов, хутора, а не деревни. Жителям нас всех прокормить было трудно. Тогда нас разобрали по семьям. Ты поедешь к тем старикам, у которых всю войну жил я. Они мне заменили отца и мать. Ты к ним поедешь. Понял?