Борис Алмазов - Деревянное царство (с рисунками И. Латинского)

— Что же они не обернулись?

— Не знаю… — ответила девочка. — Бабушка Анисья говорит, что они весной и осенью силу теряли, колдовать не могли…

— И никто не уцелел? Не спасся?

— Один человек. Егерь Антипа Пророков.

Петька даже вздрогнул. Опять это имя!

— Бабка Анисья говорит, что он колдун! Оборотень. Что он в любого зверя может превратиться и по воздуху летает… — Катя утёрла нос успокоившемуся малышу. — А может, врёт! Антипа-то у неё сына на браконьерстве поймал и в тюрьму посадил. Такой у неё сын бандит был — так ужас. Вот бабка и несёт на егеря напраслину. Всё бегает по дворам и кричит: «Мой-то сынок какой стрелок! Из винтовки в гривенник подброшенный попадал, сколько он раз в Антипу стрелял, не может быть, чтобы мимо! Оборотень Антипа — сквозь него пули проходят…» Вообще, она плохая бабка — злая. Не то что твоя!

«Моя, — подумал Петька, и ему вдруг стало хорошо от этих слов. — Моя бабушка». И он вспомнил и блины, что совала ему бабка сонному, и её взгляд, когда он ел, и руки коричневые, шершавые…

— Моя бабушка! — прошептал он.

— А папа бабку Анисью не любит. Говорит, что она всё врёт и напраслину самую нелепую на человека возводит… А Пророков жив остался, потому что его на ту пору в селе не было… Он на охоте был. Первый он по нашим местам охотник.

«Охотник, охотник! — думал Петька. — Все кричат, что тут места, дичью богатые, а где этой дичи быть?» Он огляделся. Вокруг был заснеженный непролазный лес, и казалось, лес этот совершенно пуст. Голые осины, берёзы, корявые ёлки и кривые сосны. Лес был словно скручен ветрами и морозами, словно корчился от ревматизма, потому что стоял по колено в воде. Даже около станции лес был другим. Там хоть мачтовые сосны попадались. А здесь деревья хоть и большие, да какие-то перекрученные все…

Трактор остановился. Мотор замолчал. Петька глянул вперёд. У поворота стоял огромный чёрный крест.

— Вылезай! — сказала Катя. — Дальше пешком пойдём. Дальше ездить нехорошо. Тут тишина должна быть.

Присмиревшая малышня, косясь на пятиметровый чёрный крест, гуськом потянулась по узкой тропочке за отцом. Они вышли на большую поляну, посреди которой стоял какой-то странный обелиск. Возле него были сложены самодельные венки, и человек в городском пальто, держа шляпу в руках, что-то говорил толпе колхозников.

Петька подошёл ближе. Ох, да это и не обелиск вовсе! Это — печная труба. Только чёрная вся. И доска на ней: «Здесь была деревня Староверовка». Под доской тянулись двумя столбцами фамилии. «Партизаны», — прочёл Петька. «Заживо сожжённые жители деревни». Здесь было всего три фамилии («Три семьи», — припомнил Петька), и под каждой фамилией — несколько имён. «Пророковы Андрей Ипатьевич, Марфа Кондратьевна, Алексей Андреич, Касьян Андреич, Аграфена Кирилловна, Матвей, Алёна, Марфа, Серёжа…» От этой надписи Столбова по спине продрал мороз.

— Вопленица приехала… — услышал он Катин шёпот.

— Что?

— Вон Александра Ильинична стоит, из райцентра приехала. Вопленица она, ну, плакальщица, значит… Плакать будет.

— Как это? — не понял Петька. Он что-то туго соображал и всё не мог оторваться от последнего имени в эпитафии — «Серёжа — 3 года». Малыш совсем. «Серёжа…» Чем больше Петька смотрел на обелиск, на толпу у памятника, на алые ленты самодельных венков, тем сильнее становилась у него в груди какая-то странная боль. Похожая на ту, что появилась, когда отец рассказывал о своём детстве. Только теперь она была сильнее. Мешала дышать и думать…

— Снимите шапку! — прошептала Катя. — Минута молчания.

Петька оглядел поляну, стариков и старух, склонивших головы, колхозников помоложе, что столпились позади, детишек, прижавшихся к матерям и притихших, и увидел у всех на лицах то же выражение боли.

Из толпы вышла худая чёрная старуха. Поклонилась людям в пояс, и толпа ответила тем же поклоном. И, повернувшись лицом к памятнику, она вдруг громко сказала-пропела:

Старуха уже рыдала в голос. Вместе с ней плакали люди в толпе. Многие мужики украдкой утирали глаза шапками. И Петька почувствовал, что и у него слёзы текут сами собой. И от этого становится легче.