Владимир Кузьмин - Звезда сыска

— Браво! Брависсимо!

— Ну, пустое! — заскромничал вдруг актер. — Вы мне вот что лучше сообщите, сударыня, откуда вы всегда про все знаете? Я вот ни на миг не усомнился, что дрова наши могут сгореть в печах елсуковского трактира. Но вы-то трактиров не посещаете?

Я пожала плечами:

— Просто я на прошлой неделе слышала, как господин Шишкин спорил с кем-то. Он просил по четвертному, [4] Четвертной — монета в двадцать пять копеек, в четверть рубля. а тот больше чем на двугривенный [5] Двугривенный — «два гривенника», две монеты по десять копеек или одна в двадцать. не соглашался. Наша хозяйка не так давно купила дрова по тридцати копеек за сажень. [6] Сажень — мера длины, примерно полтора метра. Так о чем могла идти речь возле дровяного сарая? Ну а кто приходил к Шишкину в тот раз, мне тот же Михеич сказал. Он-то как раз трактиры посещает и всех их хозяев в лицо знает.

— А может, господин Шишкин, напротив, сговаривался с трактирщиком о том, чтобы у того дрова прикупить?

— И притом предлагал более высокую цену, а продавец кричал: «Как хотите, но больше двугривенного с вас по великой дружбе не возьму!»?

— Логично. У вас потрясающие способности, сударыня. Вам бы на сцену, для актрисы жизненная наблюдательность и умение делать выводы отнюдь не лишни.

— На данный момент у меня более скромные намерения. Афанасий Николаевич заболел, и я намерена его заменить на сегодняшней премьере.

Господин Корсаков для начала сделал большие глаза, а затем побледнел вполне натурально.

— Но позвольте! — вскричал он. — Это никак невозможно! А вдруг кто из актеров забудет роль! Это же сочинение господина Шекспира! Тут никак невозможно текст портачить!

Господин Корсаков забегал по уборной — аж в глазах зарябило. Я дала ему вволю выговориться и, лишь когда он умолк, вежливо попросила:

— А вы меня испытайте. И потом, я уже подменяла дедушку. Извольте припомнить.

— Припоминаю. Но то была лишь репетиция. И потом в тот раз мы ставили не «Гамлета»! Не могу я девице четырнадцати лет от роду доверить дело столь ответственное.

— Пятнадцати, — поправила я.

— Что? А все едино! Никак невозможно! Нет, надо поставить суфлером кого-то из актеров.

— Все актеры заняты в пьесе. Вы даже господина Массалитинова из любителей привлекли — Лаэрта играть.

— И все равно — я не могу пойти на такой риск!

— Что ж, извольте отменить премьеру, — со вздохом согласилась я. — Нужно только вернуть зрителям деньги за билеты. Дайте распоряжение кассиру.

Служенье музам, конечно же, бескорыстно. Но возвращать полный кассовый сбор! Покажите мне хоть одного антрепренера, который на это согласится.

— Сударыня, это шантаж! — заявил господин Корсаков, который нес ответственность перед труппой за сборы.

Я пожала плечами, в целом соглашаясь с такой оценкой. Александр Александрович еще чуток побегал по помещению. Потом замер, зажмурился и, покрутив указательными пальцами, попытался их соединить, не раскрывая глаз. Пальцы сомкнулись.

— Быть или не быть? — тем не менее возопил трагик.

— Ну конечно же быть, — оставила я за собой последнее слово.

— Извольте лезть в будку, [7] Речь идет о пространстве под передней частью сцены, в котором размещался суфлер. Если оно отделялось загородками, тогда, в самом деле, получалась «будка», но суфлерское место так называли в любом случае. — пробурчал Александр Александрович. — Репетицию начнем через четверть часа.

— Вот еще! — не удержалась я. — В будке сквозняк. Вот протопят, как положено, и я на спектакле в будку залезу. А сейчас увольте, рискуете без последнего приличного суфлера к вечеру остаться.

Корсаков не выдержал и рассмеялся.

Отведенные до начала репетиции четверть часа необходимо было с толком использовать и подготовиться к ней должным образом. Я оставила в каморке Михеича шаль и рукавички, шубку набросила на плечи — хоть в печах уже и гудело жаркое пламя, но в театре все еще было прохладно — и отправилась в буфет.

— Наше почтение! — закричал, завидев меня, наш буфетчик Петруша, и голос его гулко разнесся по пустому фойе. — Несказанно рад вас видеть, сударыня Дарья Владимировна!

— И я вас рада видеть, сударь! — поддержала я его игру. — Петруша, будь добр, сделай мне чаю. С лимоном и медом, но не сладкий и не горячий, а теплый.

— Мне Афанасия Николаевича вкусы известны. Так что сделаю все в лучшем виде и занесу ему к началу репетиции.