Алексей Биргер - Тайна приволжской пасеки

Пока они разговаривали, милицейские «газики» успели отъехать. Было видно, как они проехали метров сто, потом опять остановились — видно, милиционеров что-то насторожило, и они решили проверить.

— Милиция, браконьеры и беглые преступники — еще тот треугольник! — усмехнулся Петькин отец.

— Да, еще тот, — согласился Николай Христофорович, готовясь поднимать якорь.

— А может, мы иначе сделаем? — предложил Петя. — Посидим с вами на палубе, чтобы вам скучно не было, а потом все вместе спать пойдем. Мы ведь все равно сейчас не уснем, сами понимаете!

— Можно и так, — согласился старый поэт.

Якорь был выбран, сигнальные огни зажжены, и яхта потихоньку вышла на свободную воду. Ребята подняли на палубу молоко и печенье и устроились поудобней, наслаждаясь прекрасной летней ночью — такой ясной, теплой и свежей. Луна была почти полная — на три четверти, и светила ярко-ярко, лишь иногда ее свет чуть туманился. Звезды мерцали, и два парохода прошли в отдалении, сияя огнями. Эти огни отражались в воде и скользили по ней, отражения слегка дрожали, колыхались и двоились, и зрелище было чудесным! И вообще, так замечательно было сидеть на прочной широкой палубе, ощущать, как яхта быстро и ловко бежала вперед, рассекая упругие легкие волны, закипающие пенным следом у нее за кормой. Доски палубы, прогревшиеся за долгий и жаркий летний день, еще хранили тепло и пахли смолой, дегтем, шпаклевкой — всеми фантастическими запахами парусного корабля. Даже разговаривать не хотелось, и довольно долго ребята сидели молча; лишь изредка обмениваясь репликами, когда просили передать друг другу молока или привлекали внимание к одиноком огоньку на берегу, такому загадочному, ласковому и манящему.

Потом, когда яхта уже некоторое время шла по прямой довольно далеко от берега, а Николай Христофорович лишь иногда лениво поворачивал руль или подтягивал и отпускал тросы, чуть меняя положение парусов, стало ясно, что управление яхтой не представляет для него никаких сложностей на данный момент, Петя решился начать разговор:

— Николай Христофорович!..

— А? — откликнулся старый поэт.

— Вы, похоже, давно тут плаваете, раз вас все знают! И милиция, и браконьеры… И похоже, хорошо к вам относятся, уважают вас…

— Да, меня знают, — ответил Николай Христофорович. — А насчет того, что уважают… Это, я бы сказал, вопрос сложный. Меня не то что уважают, а… Впрочем, это такие тонкости, которых, боюсь, вы не поймете.

— А вы попробуйте объяснить, мы поймем! — с жаром вмешалась Оса.

— Поймем! — поддержали ее остальные.

Все они почувствовали, что сейчас, прекрасной ночью, когда все чуть-чуть расслабились и всем так хорошо, самое время, когда Николай Христофорович готов разговориться и пооткровенничать и вместо его обычных «не хочется говорить», они могут сейчас услышать нечто, способное немного прояснить загадочный характер и судьбу старого поэта — приоткрыть причины, по которым он сторонится кипения нынешней жизни.

Николай Христофорович помолчал, собираясь с мыслями.

— Давным-давно… — начал он. — То есть это для вас давным-давно, а для меня это кажется совсем недавним, — жил в Москве на Арбате мой тезка, поэт Николай Глазков. Но вы, наверно, о нем не слышали?

Ребята отрицательно помотали головами.

— Может быть, вы его видели, — сказал Николай Христофорович, чуть меня направление движения яхты, — если смотрели фильм «Андрей Рублев». В самом начале фильма там появляется мужик-изобретатель, который хочет полететь на самодельных крыльях. Он забирается на монастырскую колокольню, прыгает — пытается махать крыльями — и разбивается… Так вот, этого неудавшегося отчаянного летуна сыграл Николай Глазков. И это был поступок в его духе. Он всю свою жизнь придумывал что-нибудь такое! Жил как хотел и был одной из главных московских легенд. Много стихов написал, и эти стихи хорошо помнят, не я не возьмусь сказать, хорошие он писал стихи или плохие. Потому что когда ты читаешь или слушаешь стихи человека-легенды, то они поневоле покажутся хорошими, Он писал всякие стихи, и горькие, и завидные, стихи-дразнилки, стихи о себе. Они и впрямь легко запоминались. Он ел, пил и спал как и где придется, но при этом очень заботился о поддержании легенды. Он создал образ такого поэта-богатыря, почти былинного. Как-то он зашел в одну спортивную редакцию, где иногда печатали его стихи на спортивные темы, и там сидел другой человек-легенда — Королев.