Владимир Аверин - В поисках бриллиантовой диадемы

В общем, Никольский считал их недоумками, и если бы он мог заполучить бриллиантовую диадему, не обращаясь к мальчишке-фотографу, то никогда не приехал бы в этот квартал.

Здесь останови, — велел Александр Венедиктович Максу, когда они подъехали к торцу шестнадцатиэтажного дома.

Никольский сразу узнал Вадика, который сидел на скамейке спиной к нему, метрах в тридцати от того места, где Макс припарковал джип.

Видишь того паренька? — спросил Никольский у своего телохранителя.

На скамейке, в синей майке? Вижу. Ну и что?

Александр Венедиктович не знал, чем закончится разговор с Вадиком и кому принадлежит диадема. Чтобы не потерять ее след, он на всякий случай велел Максу:

Сегодня ты будешь следить за этим пареньком. Не спускай с него глаз, куда он — туда и ты, да смотри, чтобы он тебя не заметил. Узнай, куда он пойдет после того, как встретится со мной.

А вы?

За меня не беспокойся, я вернусь домой на такси.

Александр Венедиктович, это, конечно, не мое дело, но я все-таки скажу: почему вы всегда все усложняете? Давайте я затащу этого пацана в машину, дам ему пару подзатыльников, и он нам все расскажет без всякой слежки.

Макс, это, конечно, не твое дело, но я все-таки скажу, — передразнил его Александр Венедиктович. — Запомни второе правило Никольского: насилие всегда должно быть обоснованным. Пока у меня нет оснований применять к этому пареньку силовые методы. Я не сторонник разбоя, я цивилизованный, умный человек. Такие, как я, работают головой, а не кулаками. И потом, Макс, — Никольский укоризненно покачал головой, — ведь он же еще ребенок. А дети — это цветы жизни.

Репейники это, а не цветы. — Макс мрачно посмотрел на затылок Вадика. — У меня племяш типа этого пацана. Мать не слушает, целыми днями шляется неизвестно где, на учете в милиции состоит... Никакого сладу с ним нет, а вы говорите «цветы».

В каком классе учится твой племянник?

Да его разве разберешь?! — возмутился Макс. — Он ведь два раза на второй год оставался!

А ты, случайно, не знаешь, что они в этом возрасте читают по школьной программе? — поинтересовался Никольский, желая, таким образом, приблизительно представить себе умственные способности среднестатистического подростка.

Это смотря кто... — угрюмо произнес Макс. — Мой-то племяш по возрасту давно бы уже должен академиком стать, а он, долдон, все еще то ли в седьмом, то ли в восьмом классе торчит. Кажется, им на лето задавали прочитать «Войну и мир» Достоевского. Но это неточно. Если хотите, я могу у племяша уточнить.

Уточни, дорогой, уточни, — посоветовал Никольский, — уточни, кто автор «Войны и мира». Это в твоем возрасте не поздно.

Не, мне-то уже поздно, — безнадежно махнул рукой Макс. — Я же в школе немецкий изучал, что ж мне теперь обратно башку ломать и французский язык учить ради того, чтобы одну книжку прочитать? Не, у меня на это времени нету.

Ты о какой книге говоришь? — не понял Никольский.

О «Войне и мире», о какой же еще? Я же вам объясняю: я в школе немецкий учил, а «Война и мир» на французском написана. Я пробовал ее читать, давно, еще когда в школе учился. Первую страницу открыл, а там — оба-на! — сплошное парле ву франсе!

М-да, — произнес Никольский, с сожалением глядя на мужественное лицо Макса. Затем он взял свой кейс, вышел из машины и направился к скамейке, на которой его ждал Вадик.

Александр Венедиктович шел по тротуару в тени деревьев, но даже здесь асфальт был мягким — это плавило солнце, которое сегодня жгло как в пустыне Сахара.

Никольский вспомнил, как в детстве он любил рассматривать глобус, а научившись читать, всегда произносил название этой пустыни с ударением на первом слоге — пустыня Сахара. Тогда он был уверен, что сахарный песок, который его мама покупала в магазине, добывают именно в пустыне Сахара. Он даже представлял себе смуглых жителей пустыни, которые по утрам выходили на работу, то есть открывали двери своих хижин и прямо у себя во дворе черпали лопатами сахарный песок, наполняли им мешки и грузили на верблюдов. Потом караваны верблюдов шли в Москву, чтобы доставить в продуктовые магазины сахар из пустыни Сахара.

Подумав о своем детстве, Никольский вспомнил песенку кота Базилио из фильма о Буратино:

Какое небо голубое, Мы не сторонники разбоя. На дурака не нужен нож, Ему с три короба наврешь И делай с ним — что хошь!

Про себя напевая этот кушет, Никольский заметил, что все эти детские воспоминания совсем не отвлекают его от главной мысли — о предстоящем разговоре с Вадиком.