Валентин Ховенко - Сыщик с плохим характером

Скрипнула дверь. В комнату заглянула бабушка. Решив, что я сплю, она испарилась.

Я взглянул на форточку: пусто.

После школы пришли проведать Федька, Сашка и Колян. Они почему-то решили, что я сломал ногу. Эта нога меня особенно возмутила. Я пытался выяснить, кто пустил слух, но ничего не добился: каждый валил на другого. Когда они отчалили, позвонила Светка. Похоронным тоном она сообщила, что деда завтра выписывают.

Я промямлил:

— Извини, что так и не нашел твою звезду. Не получилось. Я уже наступал этому гаду на пятки, но, видишь, меня вывели из строя!

Она заметила, что с самого начала знала: ничего у меня не выйдет, но молчала.

Повесив трубку, я обнаружил, что испытываю огромное облегчение. Я вдруг до конца понял смысл поговорки «гора свалилась с плеч». Народная мудрость — это вещь! С наслаждением я вперился в свой детектив.

Притащился с тренировки брат. Не глядя на меня, он швырнул в угол сумку и сел за учебники.

Опять поворот не заладился, подумал я. Поворот был у Юрки слабым местом. Когда пловец проходит кусок дистанции и, отталкиваясь от стенки бассейна, поворачивает, теряется куча времени. Брат давно бился над техникой поворота: у него то получалось, то опять заклинивало.

Потом объявился Стас.

Они расставили шахматы.

Я сидел рядом и советовал Юрке, как ходить. Он шуганул меня:

— У тебя с головой и раньше было не очень-то! А теперь… Тебе велели лежать — значит, лежи, следователь несчастный!

Стас вдруг возник:

— Что вы все из него мимозу делаете? Подумаешь, по башке дали!

Он поднял рубашку — на животе был рваный белый рубец.

— Видали?

— Что это? — спросил я.

— Два года назад ножом на катке пырнули. И ничего! А вы тут развели…

Юрка процедил сквозь зубы:

— Ходи, Стас!

Подмораживало. В лужах пробовали свои силы робкие слюдяные льдинки.

Я стоял у ворот парка и старательно озирался: не идет ли кто за мной? Никто не шел. Я прошмыгнул в парк.

Вчера вечером, когда я уже засыпал, опять прорезалась Алябьева. Она выпалила, что звонили из госпиталя: у деда поднялось давление, решено задержать его на два дня.

— Понятно, — кисло пробормотал я.

— Что понятно? — рассердилась она. — У нас на звезду есть еще два дня!

Я промолчал.

— Ты неважно себя чувствуешь, Дима?

— Голова немного болит.

— Может, таблетки какие-нибудь занести?

— Не надо. У меня врачами вся квартира набита.

— Значит, ты понял? Имеется целых два дня! Нужно их полноценно использовать.

— Полноценно — это как? — подколол я ее.

Светка озадаченно молчала.

— Послушай! А почему Сережка Кривулин не ищет тебе эту звезду, а? Он ее проворонил — вот пусть и…

Она тихо проронила:

— А сам ты не догадываешься почему?

И Алябьева повесила трубку.

Я не был уверен, что ворон меня ждет. После вчерашнего Степа запросто мог махнуть на все рукой.

Но он был на месте, нахохлившийся и хмурый.

— Рябины на ветках много! — заискивающе сказал я. — Значит, зима будет холодной.

Степа не отреагировал.

Я развернул пакет с сыром и призывно положил на пенек. Он не шелохнулся.

— Степа! — с жаром проговорил я. — Не бери в голову! Я, конечно, буду стоять до конца. Просто вчера обидно стало: ищем эту дурацкую звезду уже лет сто, а результат: ноль целых, ноль десятых.

Ворон молча слетел к пеньку и стал колошматить сыр. Я понял, что прощен.

Внезапно за моей спиной заржала лошадь. Степа подпрыгнул от испуга, но не улетел. На полянку выехала парочка на чистеньких гнедых лошадках. Он, лет пятнадцати, с цыганскими кудрями, в кожаной безрукавке, и она, в серебряном комбинезоне, тоненькая, как рябина. Влюбленные разговаривали, глядя друг на друга, и не заметили ни меня, ни ворона. Я подумал, что мы со Светкой тоже хорошо смотрелись бы на таких лошадках. Жаль только, нет у меня кожаной безрукавки!

Ворон, заканчивая завтрак, проскрипел:

— Вспомни! Когда ты говорил во дворе с кем-то о звезде, не было ли каких-нибудь странностей? Может, какие-то расспросы? Подозрительные замечания?

Я зажмурился и стал вспоминать.

Подбирая остатки сыра, Степа ожесточенно шуршал на пеньке бумагой.

— Нет, — вздохнул я. — Ничего такого. Чтоб она провалилась, эта звезда! Дрянь бракованная.

Он вдруг замер. Поднял голову. У основания клюва сидела крупная сырная крошка.

— Что ты сказал?

Я пожал плечами.

— Ничего.

Ворон сверлил меня взглядом.

— Повтори то, что ты только что произнес, Дима!

— Я сказал: «проклятая звезда».