Юрий Коваль - Пять похищенных монахов. Приключения Васи Куролесова

Жилец поднялся, накинул пиджак и, приоткрыв парадную дверь, улыбнулся:

— А, музыканты, прошу, пожалуйста. Можете заходить.

— А чего нам заходить, — ответил Крендель. — Нам заходить нечего.

— Вот тебе раз, — сказал Жилец. — Да заходите же, раз пришли.

— А чего нам заходить, — повторил Крендель, проходя в комнату. — Нам заходить нечего.

В пасмурной комнате Жильца Крендель помрачнел и был похож сейчас на слесаря-сантехника, которого вызвали чинить умывальник. Неприветливо глядел он на измятую кровать, на ботинок, который стоял у кровати и на другой ботинок, отошедший от первого на несколько шагов.

— Вот видите, — сказал Жилец. — Живу монах монахом. Один как перст.

— Монахом? — спросил Крендель.

— Да, — подтвердил Жилец. — Монах монахом.

— Как же это?

— А так. Один в двухкомнатной квартире и во всем мире. Так что близкого существа не имею. А ты один живешь или нет?

— Я? — удивился Крендель.

— Ты, — подтвердил Жилец.

— Не один я. Вон Юрка — брат, да мама с папой на Севере.

— Ерунда все это, — сказал Жилец. — Мираж.

— Как это так! У меня и мать, и отец, и бабушка Волк да в школе приятели, в голубином клубе, да вон Юрка-брат.

— И Юрка-брат, и мать, и отец, а все равно один ты на этом свете. Понимает ли тебя кто-нибудь?

— Да вон Юрка-то брат, — сказал Крендель, показывая на меня. — Чего ж ему не понять?

— До глубины души понимает он тебя, Юрка-то брат? — допытывался Жилец.

— А чего ж ему не понять?

Я ему головой киваю: еще бы, дескать.

— Нет, милый, — сказал Жилец. — Не понимает он тебя, и никому тебя не понять — не только Юрке-брату.

Я и вправду ничего не понимал, а только глядел на Жильца.

Но тут Крендель, которого никто не понимает, прищурился, подошел поближе к Жильцу и сказал:

— Где монахи?

— Какие монахи?

— Которых вы увели.

— Я? Монахов? — вскипел Жилец. — Что вы дурака валяете?!

— А это что такое, гражданин? — сказал тогда Крендель и поднес к самому носу Жильца голубиное перо.

Жилец слегка покраснел, взял в руки перо, дунул на него и сказал:

— Ах это! Ну, это — виноват.

— Виноват, — сказал Жилец, и тут же мне стало стыдно.

Был Жилец как Жилец — Николай Эхо, и до самой последней минуты я был уверен, что он не брал голубей. А теперь, как ни крути, надо было посмотреть ему в глаза.

— Виноват, — повторил Жилец. — Они под кроватью.

Крендель упал на колени и заглянул под кровать.

— Что такое? — сказал он. — Здесь ничего нету.

— Как нету? — возразил Жилец, нырнул под кровать и вытащил оттуда плоский деревянный чемоданчик.

— Что это? — вздрогнул Крендель, и глаза его расширились.

— Чемодан, — объяснил Жилец. — Вы уж меня простите великодушно.

Он нажал большим пальцем серебряный замок, и крышка чемоданчика открылась.

— Сожрал! — закричал Крендель. — Всех сожрал, окаянный!

В чемоданчике лежал ворох сизых, белых и коричневых перьев.

— Всех монахов сожрал! — повторил Крендель, и слеза покатилась по его лицу.

— Что это вы городите? Не ел я никаких монахов.

— Слопал, слопал, — твердил Крендель. — Сожрал. По глазам вижу.

— Позвольте, — сказал Жилец, раздражаясь. — Я не ел никаких монахов.

— А это что?

— Перья. И вообще попрошу вас не орать и разговаривать со мной на «вы», а не то живо отсюда вылетите.

— Всех монахов сожрал, — в отчаянии повторил Крендель. — А из перьев хочет подушку сделать!

— Подушку? — изумился Жилец, широко раскрыв свои голубые, оказывается, глаза.

— А что ж еще? Конечно, подушку.

— «Подушку», — повторил Жилец с недоумением и затаенной болью, сморщился, задумался, устало потер лоб. — Что ж, — сказал он, горько усмехнувшись. — Наверно, и вправду надо бы сделать подушку. Кому все это нужно? Зачем?

Он рассеянно прошелся по комнате, придвинул стул к шкафу, обреченно взгромоздился на него.

— Надо сделать подушку. Вы правы, ребята.

Вздыхая, Жилец достал со шкафа четырехугольный коричневый предмет, и вправду похожий на подушку, рукавом обтер с него пыль и кинул сверху прямо на стол. От тяжкого удара стол ухнул и присел.

— Вот, — сказал Жилец, — таких подушек у меня четырнадцать штук.

Перед нами на столе лежал увесистый и пухлый, в кожу оплетенный альбом. На обложке его золотом было вытиснено:

ПЕРЬЯ ПТИЦ ВСЕГО ЗЕМНОГО ШАРА.

СОБРАЛ НИКОЛАЙ ЭХО.