Екатерина Вильмонт: Секрет похищенной дискеты

— Ничего я не считаю! Просто, если она так говорит, ты должен ехать, и все.

— Но как же ты?

— Я? Проживу. И обещаю, что не покончу с собой! — вдруг сухо проговорила Даша. — И знаешь что, Юрик, давай сейчас простимся!

— То есть как? — поперхнулся Юра.

— Ну, помнишь, как хозяину было жалко отрезать сразу хвост собаки и он резал по кусочкам? Я не желаю быть этой собакой!

— Даша, ну что ты говоришь? Я не ожидал, что ты так…

— А чего ты ожидал? Что я буду тихо лить слезы?

— Но я приеду через год и…

— Вот через год и поговорим! Все, Юрик, я пошла!

Она вскочила из-за столика и выбежала во двор. Он хотел броситься за ней, но в этот момент официантка принесла ему бульон с пирожком, он замешкался, а когда выбежал на улицу, Даши уже и след простыл. Он посмотрел на часы. Через сорок минут она будет дома, и тогда он позвонит ей. Юра вернулся в кафе и принялся за бульон.

Даша бежала к метро. Как ни странно, слез не было. Только злость. «Он не побежал за мной, значит, испытал облегчение. Я ушла, и, слава Богу. Баба с возу, кобыле легче. Так мне, дуре, и надо!» Ей ужасно хотелось заплакать, но никак не получалось. Сейчас внезапно рухнуло то, что больше года дарило ей радость и горе, ощущение своей избранности, красоты, а взамен… Ничего! Вот если бы сейчас поделиться с кем-то, может, стало бы легче. Но мама на работе, бабушка на даче, Ольга на Кипре… Боль вдруг стала непереносимой, она застряла комком в горле и мешала дышать… Даша остановилась возле троллейбусной остановки и рухнула на скамейку. Она посидела минут десять, уставясь в одну точку.

— Эй, подруга, ты чего? — раздался вдруг тихий женский голос.

Даша подняла глаза. Перед ней стояла девушка лет двадцати и смотрела на нее с явным сочувствием.

— Тебе плохо?

— Нет, — хрипло отозвалась Даша.

— Да ладно, а то я не вижу! Чем тебе помочь? Ты, может, деньги потеряла?

— Деньги? Нет.

— А, ясненько, с парнем поссорилась! Ну, ничего, это не смертельно, можешь мне поверить!

— Да нет, с чего вы взяли? Просто я… просто мне…

В этот момент подошел троллейбус, и народ, скопившийся на остановке, бросился его штурмовать, все, кроме девушки. Она присела рядом с Дашей и взяла ее за руку.

— Плохо тебе, да?

И столько искреннего сочувствия было в голосе этой незнакомой девушки, что Даша не выдержала, слезы градом хлынули по щекам, и она кивнула.

— Да, мне… плохо… Хуже не бывает!

— Бывает, ох бывает, — засмеялась девушка. — Ты даже не представить себе не можешь, как плохо иногда бывает человеку! — она глянула на часы. — Давай выкладывай, что у тебя стряслось?

И Даша, захлебываясь слезами, рассказала совершенно чужой девушке все.

— Так, — произнесла девушка, когда Даша умолкла. — Это конечно неприятно, но… не более того. Понимаешь, это не горе, это неприятность. Чуешь разницу?

— Но как же не горе? — растерянно спросила Даша.

— Милая, горе — это когда теряешь человека навсегда, когда он умирает, а пока он жив — это не горе. Ведь ты еще сможешь все поправить… Или он… А может, через месяц выяснится, что даже все к лучшему! Ты вон какая максималистка, а он… парнишка твой, он подкаблучник, маменькин сынок… короче, трус, а трусы — последние люди, они первыми предают…

Девушка говорила с такой убежденностью, что было понятно: все это она узнала на собственной шкуре и теперь хотела поделиться горьким опытом с младшей подругой…

— Вы думаете, он трус?

— Ну, я же его знаю только с твоих слов… Ты сама-то так не думаешь?

— Я не знаю… Мне казалось, что нет.

— Тебе, конечно, виднее, но ты сама подумай и реши для себя этот вопрос. Ну, я гляжу, тебе полегчало. Верно?

— Верно, — улыбнулась сквозь слезы Даша. — Спасибо вам.

— Не за что, — в свою очередь улыбнулась девушка и снова глянула на часы. — А вон и троллейбус идет. Мне пора уже. Не горюй, подруга, помни, как говорится, это горюшко, не горе!

И она вскочила в подошедший троллейбус, а Даша осталась сидеть. Ей и впрям стало легче. Как здорово, что подвернулась это девушка! Теперь она уже сможет пережить свое горе сама, не приобщая к нему маму, Стаса или бабушку. Даша поднялась со скамейки и медленно побрела к метро. Да, правильно, не надо никому ничего говорить, ни в коем случае, потому что близкие, жалея ее, будут ругать Юру и тогда уже все будет непоправимо. А так… Надежда все-таки остается…

Она вернулась домой и, как всегда, с восторгом глянула в окно, за которым текла река и зеленел Нескучный сад. Она открыла окно и подумала: как хорошо, что они переехали, а то каждый день пришлось бы смотреть на ту надпись краской на тротуаре: «Ты лучше всех на свете!»