Мелани Раабе - Западня

Норберт называет меня своей экстремофилой. Когда он меня так первый раз назвал, пришлось даже погуглить. И я удивилась, насколько он прав. Экстремофилы – это организмы, приспособленные к жизни в экстремальных условиях, они могут переносить воздействие враждебной окружающей среды. Могут жить в страшной жаре или зверском холоде. В полном мраке. В условиях радиации. В кислоте. Или даже, а собственно это Норберт и имел в виду, – в полной изоляции. Экстремофила. Мне нравится это слово, и мне нравится, когда он так меня называет. Получается, будто бы я все это сама устроила. Словно мне нравится вести такой образ жизни. Будто бы у меня есть другой выбор.

А на самом деле весь мой выбор – лежать на левом боку или на правом, на животе или на спине. Прошел день или два. Я вся измучилась, пытаясь ни о чем не думать. Время от времени встаю, подхожу к стеллажу во всю стену спальни, беру пару томов, кладу на кровать, ставлю на автоповтор любимый альбом Билли Холидей и снова забираюсь под одеяло. Слушаю, листаю, читаю, пока не заболят глаза и музыка полностью не расслабит меня, словно горячая ванна. Я уже не могу читать, хочу посмотреть кино, но не решаюсь включить телевизор. Не решаюсь.

Услышав шаги, вздрагиваю. Билли уже не поет, похоже, какое-то время назад с помощью одного из бесчисленных пультов я свела на нет ее печальный голос. Кто там? Среди ночи? Почему собака не лает? Надо бы собраться, взять что-нибудь тяжелое, чтобы обороняться, надо спрятаться, надо что-то сделать, но я продолжаю лежать, затаив дыхание, с широко открытыми глазами. Кто-то стучит в дверь. Молчу.

– Ау! – Совершенно незнакомый голос.

И снова:

– Ау. Вы тут?

Дверь открывается, я пытаюсь закричать, но всего лишь бессильно всхлипываю. Это Шарлотта. Моя помощница. Естественно, я знаю ее голос, просто страх исказил его. Шарлотта навещает меня два раза в неделю, ходит в магазин, относит письма на почту, делает, что надо, по дому. Одна из немногих ниточек, связывающих меня с внешним миром. Она нерешительно остановилась в дверном проеме.

– Все в порядке?

Мысли мои перегруппировались. Сейчас не может быть ночь, потому что здесь Шарлотта. Должно быть, я очень долго пролежала в кровати.

– Извините, что я вот так вошла, но я звонила-звонила, вы не реагировали, я забеспокоилась и сама открыла дверь.

Звонила? Я вспоминаю: был сон, и там был какой-то гул. Я снова видела сон – после всех этих лет!

– Я чуть-чуть нездорова. Задремала и не слышала звонка. Простите.

Мне немного неловко, я даже не попыталась приподняться в кровати, лежу, как лежала. Шарлотта явно взволнована, но вообще она не из тех, кого легко вывести из равновесия. Именно поэтому я ее и наняла. Шарлотта младше меня, ей под тридцать. Она все время подрабатывает – официанткой в разных кафешках, кассиршей в каком-то кинотеатре – все в таком роде. А дважды в неделю приходит ко мне. Мне нравится Шарлотта. Ее коротко стриженные иссиня-черные крашеные волосы, ее остойчивая фигура, пестрые татуировки, сальный юморок, истории о ее маленьком сынишке. Настоящем сатаненке, как она его называет.

Если Шарлотта нервничает, значит, я выгляжу, мягко говоря, не очень.

– Может, вам что-то нужно? Может, сходить в аптеку или еще чего?

– Спасибо, все, что нужно, у меня есть здесь, в доме, – рапортую я.

Голос мой звучит немного комично, как у робота, я и сама это чувствую, но ничего не могу поделать.

– Вы мне сегодня не нужны, Шарлотта. Следовало бы вас заранее предупредить. Извините.

– Да без проблем. Еда в холодильнике. Может, с собакой погулять перед уходом?

О господи, собака! Сколько же я тут пролежала?

– Было бы здорово. И дайте ему заодно что-нибудь поесть, хорошо?

– Окей.

Я натягиваю одеяло по самый нос, давая понять, что разговор окончен.

Шарлотта медлит в дверях, явно прикидывая, точно ли меня можно оставить одну, решает, что можно, и уходит. Слышу, как она возится на кухне, пока кормит Буковски. Обычно я люблю, когда в доме какое-то движение, жизнь, но сегодня мне не до того. Я лежу в темноте, среди подушек и одеял, пытаясь забыться, но понимаю: сегодня ночью мне не уснуть.

Лежу в темноте и думаю о самом черном дне в своей жизни. Вспоминаю, когда хоронили сестру, я даже не могла плакать и не чувствовала никакой «скорби». Все мое существо поглотила одна мысль: почему? В голове не было места ни для чего другого, только это одно: почему? Почему? Почему? Почему умерла именно она?