Иван Лазутин: Матросская тишина. Бомба Геринга

…Бой длился два дня и две ночи. Тяжелый, кровопролитный бой. На карту было поставлено все: молодость, дерзость, отвага и природная смекалка… Уже тогда уготовила судьба красному командиру маршальский жезл и вдохнула в него ту мудрость, которая позже сделает из простого питерского рабочего парня прославленного полководца.

Колчаковцы были разбиты и взяты в плен. 43-й полк Василия Чуйкова сорвал вражеские планы разгрома 5-й армии и взятия Челябинска.

…А годы шли… Годы летели журавлиным клином. И вот наступил он, черный сорок первый год. За ним в крови и пепле, в слезах и пожарах наступил сорок второй… И вот жребий войны бросает молодого генерала на правый берег Волги. Под его началом не отделение, не взвод, не рота, не полк, а целая армия. Армия особой судьбы. И этой армией нужно было командовать, ее нужно было научить пророческому смыслу двух спасительных и святых для России слов: «Стоять насмерть!» И они, волжские чудо-богатыри, стояли насмерть. Умирая, они навечно уходили в легенду. Оставаясь жить, они для своих гордых потомков служили олицетворением презрения к смерти.

…А годы летят… Летят уже не журавлиным клином, а с удивительной, космической быстротой. Теперь уже не армия и не Волга, а все население страны… Двести с лишним миллионов!

Маршал посмотрел на часы. Минут через десять его позовут к завтраку. Он вышел на асфальтированную дорожку, заметенную багряной листвой яблонь. Шагалось легко и бодро. Радовало и вчерашнее сообщение из Ленинграда об успешном обезвреживании опасной немецкой авиабомбы, залегшей почти под стенами типографии «Правды». Выслушав сообщение, маршал тут же, немедленно принял решение выехать в Ленинград и перед всем полком вручить орден капитану Горелову. Пусть помнят об этом сам Горелов и солдаты полка. Не так уж часто в гости к солдатам наезжают маршалы.

Владимир вынес из подъезда детскую коляску и поставил ее на расчищенный от снега тротуар. Следом за ним с ребенком на руках, закутанным в теплое одеяло, вышла из подъезда Лариса. Она осторожно, чтобы не поскользнуться, подошла к коляске и уложила в нее сына.

Владимир окинул взглядом военный городок. Обпиленные с осени рогатины тополей, покрытые морозным инеем, напоминали причудливые ветки морских кораллов, а белесые ледяные иголки, затянувшие сплошной сединой кирпичные стены солдатских казарм, делали их похожими на ледяные карнавальные домики с темными, словно нарисованными, проемами окон. Уставившись большими, как у матери, глазами в морозное январское небо, полугодовалый малыш усердно пытался высвободить из-под одеяла ручонки.

Владимир, склонившись над коляской, причмокивал вытянутыми в трубочку губами и выводил ими звук, который чем-то был схож со звуками, издаваемыми извозчиками, когда они трогают впряженную в телегу или сани застоявшуюся лошадь. И как только взгляд ребенка остановился на лице склонившегося над ним отца, мальчик заулыбался и энергично задергал ножонками, всем своим существом выражая восторг и радость узнавания.

Была суббота. День догорал. Над военным городком стоял синеватый туман. Под ногами и под резиновыми ободками коляски крахмально поскрипывал снежок.

Владимир услышал за спиной, откуда-то издали, звонкий голос старшины роты Колобанова, подающего команды, и повернулся. «Наверное, в клуб ведет», — подумал он и остановился.

— Ларчок, давай поприветствуем. Это мои орлы. Посмотри, как они сейчас пройдут мимо.

Лариса развернула коляску в сторону мостовой, по которой двигалась рота. Горелов стоял на тротуаре и, машинально покачивая коляску, плавко пружинящую на гибких рессорах, смотрел на приближающийся строй. В первом ряду, правофланговым, шел Рощин, за ним — Карапетян; слева от Рощина — угрюмый солдат Гаврилов, рядом с Гавриловым — чернобровый красавец с Кубани Петро Сахно… Лица их на морозе разрумянились.

Чутьем ротного Горелов скорее догадался, чем услышал, как по солдатским рядам прошла сдержанная и приглушенная поступью строя полукоманда: «Впереди командир». Тяжелые кованые каблуки солдат — «цок в цок» — обрушивались на обледенелую мостовую.

И вдруг тонкий, взлетевший на самую высокую ноту, пронизывающий голос старшины-сверхсрочника, словно острой бритвой, резанул глухую поступь солдат:

— Р-р-рро-та-а-а!.. Р-р-р-равнение на-а-а пра-во-о!..

Горелов видел, что нелегко трижды раненному — и все в ноги — старшине в его-то годы бежать так, как он это, очевидно, делал двадцать с лишним лет назад. Но старшина бежал. Бежал, чуть припадая на правую ногу. А когда остановился перед капитаном и перевел дух, то все тот же звонкий и сильный голос располосовал тишину заснеженной улочки военного городка, на которой жили семейные офицеры: