Татьяна Устинова - Близкие люди

– Вадик!..

Губы у нее набухли, глаза были переполнены готовыми пролиться слезами, косточки на стиснутых кулачках были голубоватыми от хрупкости.

– Ч-черт, – хриплым от ненависти к себе голосом промычал Чернов и отвел глаза, – черт возьми…

Валины глаза как бы сами по себе расширились, и слеза, совершенная по форме, прозрачная, дрожащая – все как полагается! – сбежала по бледной щеке. Чернов немедленно почувствовал себя убийцей.

– Дa что с тобой, Вадик?..

Он не мог и не хотел отвечать. Он хотел только одного – чтобы жена оставила его в покое, перестала напоминать о том, что он виноват еще и перед ней. Так виноват, как только может быть виноват мужчина, которому наплевать на женщину, и изменить в этом уже ничего нельзя.

Как крыса – по крайней мере, ему самому так показалось, – он прошмыгнул мимо жены, по-прежнему стоящей в арочном проеме, и по-крысиному же юркнул в спасительное одиночество кабинета. Сел на пол и торопливо закурил.

Все эмоции будут потом. Нужно перестать психовать и приказать своей голове не думать ни о чем другом, кроме возможности спасения.

“Ты же капитан, твою мать!.. Военный человек. Хрен с ними, с твоими эмоциями. Просто выключи их. Скажи себе, что у тебя нет никаких эмоций. Нет и не было никогда”.

Именно сейчас, сегодня, наедине с этой пачкой сигарет он должен решить, что делать дальше. Он должен опередить Степана, который наверняка уже пытается сложить два и два и вот-вот получит правильный ответ. Он должен выкрасть ту Володькину тетрадь до того, как Степан догадается внимательно прочитать ее.

На все про все у него день, от силы два.

Не густо.

И еще была одна мысль, пугавшая его до такой степени, что он никак не мог заставить себя додумать ее до конца. От этой мысли холодел позвоночник и ломило зубы.

Вадим Чернов был уверен, что человек, убивший один раз, непременно убьет и второй..

Кто следующий в списке? Кто еще должен заплатить за тайну, как заплатил глупый Муркин?!

И когда?..

Эдуард Белов был совершенно уверен в том, что он гораздо лучший начальник, чем Павел Степанов, и уж точно гораздо лучший заместитель, чем Вадим Чернов. В последнее время Черный раздражал его как-то особенно сильно. Степан тоже раздражал, но с этим приходилось мириться. Белов не был ни дураком, ни оголтелым карьеристом и поэтому вполне отчетливо понимал, что даже если ему удастся перепрыгнуть Чернова, то Степана ему не перепрыгнуть никогда.

Обстоятельства раз и навсегда сложились так, что Степан, как жевательная резинка “Риглиз”, которая “была, есть и остается удивительно вкусной”, был, есть и остается главным в их скромной компании. Это нужно пережить, тоже раз и навсегда, или уходить из “Строительных технологий”.

Уходить – значит вырываться на “оперативный простор”, доказывать окружающим, что ты не верблюд, искать – и находить! – деньги, переманивать заказчиков у менее расторопных, и так далее, и тому подобное, и так без остановки, пока не сдохнешь или не прогоришь, и тогда все равно сдохнешь – в наше время никто никому долгов не прощает…

Еще сто раз подумаешь, прежде чем решишь, нужно тебе это самое соло или лучше пока продолжать петь в хоре!

Из ванной вернулась раскрасневшаяся и очень хорошенькая Леля, скинула на пол нечто воздушное, именуемое в литературе диким словом “пеньюар”, которое почему-то бесило образованного Эдуарда Белова, потрясла в воздухе совершенной формы ногами, от чего сафьяновые остроносые туфли описали в воздухе две ровные дуги и шлепнулись далеко за семиспальной кроватью, в которой злился Белов.

В Лелином присутствии злиться было невозможно, и Белов моментально перестал, но Леля напряжение почувствовала сразу. Грациозно, как экзотическое розовое ухоженное животное, она вспрыгнула на кровать, оказавшись именно там, где ей было лучше всего – под правой рукой Белова.

– Ты чего такой надутый? – спросила она, пристраивая к его руке идеальной формы попку, которая – Леля прекрасно об этом знала – приводила его в восторг, близкий к экстазу. – Или я замучила своего милого мальчика?

Вот с “милым мальчиком” она дала маху, потому что Белов моментально вытащил ладонь из-под ее попки и вообще как будто отодвинулся, хоть и не сделал ни одного движения.

Леля была умна и осторожна и поэтому свою ошибку почувствовала сразу.

– Ну чего ты надулся? – повторила она, мигом изменив тон “дрянной девчонки” на тон “подруги жизни”. – Уезжать надо?