Татьяна Устинова - Близкие люди

“Она владеет ситуацией целиком и полностью, а я не владею вовсе. Почему? Кроме того, предстоящие три месяца я буду целиком и полностью от нее зависеть.

Дело сделано – мы разместились в соответствии с порядковыми номерами, свесили хвосты до полу, сделали умильные морды, заглядываем в глаза и готовы служить. Смотрите, как ловко я хожу на задних лапах, где мой кусочек сахару?”

Иван что-то радостно щебетал в ванной. Чему он радуется, дурачок?!

– Такси? – спросил Степан в трубку. – Нам из района Маросейки нужно доехать до Сокола…

– Нет, – говорила Ингеборга рассудительно, – сейчас читать уже совсем поздно, кроме того, твой папа вызывает такси, чтобы я могла поехать домой. Если хочешь, ты можешь выпить с нами чаю.

Конечно, Иван немедленно пожелал чаю. Еще бы он не пожелал чаю, когда время было уже к одиннадцати и давно пора было спать, но никто и не собирался укладывать его, как будто все про это позабыли.

Он сидел, как взрослый, рядом с папой и Ингой Арнольдовной, которая еще вчера была совсем чужой, непонятной и страшной, как все учителя, а сегодня оказалась такой домашней и милой – совсем не похожей на Клару, которую он ненавидел! Он сидел, ему было тепло в клетчатом пледе и вдруг очень захотелось спать после всех переживаний. Он еще не очень верил в такое счастье – они, эти взрослые, обещают ему, что Клары больше в его жизни не будет! Окончательно поверить он пока не мог – мало ли что потом взбредет им в голову, может, они поругаются, ведь взрослые это очень любят, а поругавшись, вновь вернут все на свои места. Но он… надеялся, и все пережитое за этот день отступало, уменьшалось, становилось совсем не важным, и вдруг откуда-то надвинулось косматое, теплое, меховое облако, очень уютное. Потом оно повернулось, отступило и оказалось собакой колли. Колли улыбалась и подмигивала Ивану карим глазом.

У Ленки Петрушевской в их классе была такая собака, и Иван тайно и страстно мечтал о том, что у него когда-нибудь тоже будет собака колли с величественной белой манишкой на груди и широкой ухмылкой на длинной морде.

– Он спит совсем, – как будто откуда-то издалека медленно и отчетливо проговорил отец. – Пойдем-ка…

– Я не сплю, – возразил Иван, как ему показалось, очень внушительно, – я еще чай буду пить.

Про обещанный чай он забыть никак не мог.

Но собака колли, прижавшись уютным боком, уже устраивалась рядом с ним на диване, укладывала на лапы большую голову, посапывала успокоительно и ровно, и через десять секунд Иван спал, обнимая ручками-палочками клетчатый ворсистый плед.

Степан постоял над ним секунду, прикидывая, вытащить плед прямо сейчас или попозже, и решил, что вытащит потом.

Как это Леночка живет и не знает, как он спит, обнимая плед, и время от времени совсем по-взрослому вздыхает, избавляясь во сне от своих трудных дневных забот?..

Степан вышел из комнаты, осторожно прикрыл за собой дверь, потушил половину ламп в коридоре и увидел прибалтийскую крысу. Она маячила в отдалении, и в руках у нее была кружка с чаем.

“Она очень неплохо освоилась в моей квартире, – подумал Степан, моментально переходя из лирического в озлобленное состояние. – Вполне могла бы дожидаться своего такси на лестнице, а не на кухне! В конце концов, с этого дня она мой работник, а я ее наниматель!”

Блин, что за ересь у него в голове!

– Еще не звонили? – спросил он мрачно. Ему очень хотелось, чтобы она убралась прочь, и поскорее.

– Нет пока, – сказала Ингеборга, отлично понимая, что он мечтает ее спровадить. – Хотите поесть, Павел Андреевич?

Это было так неожиданно и странно, что он промахнулся сигаретой мимо зажигалки.

– Я… поем, – сказал он осторожно, – попозже…

– Еще чуть позже – и будет утро. – Ингеборга сама не понимала, почему ее тянет его раздражать. Ведь не заботы ради она пристала к нему с этим дурацким ужином! – Садитесь, Павел Андреевич. Не зря же мы с вашим сыном убили полвечера на кулинарные изыски.

– Изыски? – переспросил Степан растерянно.

На черной полированной поверхности стола прямо перед его носом как будто сама по себе появилась плетенка с узкими полосками тонюсенького лаваша, потом тарелка с огурцами и помидорами, свежими и маринованными, сыр, нарезанный очень странно – не пластинками, а кубиками, и наконец – Господи Иисусе! – огромный, как стог, кусок бело-золотисто-розовой картофельной запеканки с поджаристой коричневой корочкой. При виде этого куска у Степана от голода и усталости помутилось в голове, а в желудке произошло что-то вроде молниеносной гватемальской революции.