Татьяна Устинова: Большое зло и мелкие пакости

— На работу ей еще рано, — язвительно сказал врач, — только-только швы сняли. Тань, ты не знаешь, куда Светка Суркову повезла, домой? — крикнул он в сторону.

— Домой, — подтвердил он Никоненко. Значит, она вернется минут через двадцать. Через тридцать” если на проспекте Мира пробка.

Ни через двадцать, ни через тридцать минут, ни через сорок минут Мария Суркова в свою квартиру не вернулась.

Он долго звонил, от нетерпения перекладывая трубку из руки в руку. Длинные равнодушные гудки сверлили ему череп.

Что за черт!..

Он снова стукнул по пластмассовым ушам и перезвонил на работу Алине.

— Вы знаете, — сказали ему там с задумчивым неторопливым удивлением, — она ушла машину проверить и пока не вернулась. Мы и сами удивляемся, куда это она…

Ладонь взмокла, и шее стало тесно в вороте водолазки. Адреналин выплеснулся из засады и занял все возможное место — в голове, в спине, в ушах.

Значит, все правильно. Значит, капитан не ошибся. Значит, все-таки сложил два и два и получил свои пять. Или одиннадцать.

Он застрелит ее, хладнокровный, расчетливый и умный. Он совершенно уверен, что пока опережает капитана на шаг, и, если сейчас у него все получится, капитан никогда ничего и никому не докажет.

Он ее застрелит, мать его!..

Он прикончит их обеих.

Маруся не дошла до потаповской “Волги” шагов двадцать, когда ее провожатую кто-то окликнул с крыльца больницы.

— Я сейчас, — сказала Света, — вы тут посидите пока на лавочке. Сегодня обещали зарплату дать, так, может, начали уже?..

— Беги, конечно, — сказала Маруся весело, — зарплата — дело святое.

На солнце было совсем тепло, и лавочка приятно грела спину через пальто. Вот и весна пришла. Маруся очень любила весну, больше всего на свете, даже больше Нового года. Ей казалась, что именно весной у нее начнется небывалая, потрясающая, настоящая жизнь, и окажется, что все предыдущее было просто подготовкой, репетицией, ожиданием.

В этой новой весенней жизни непременно будет большая любовь — и непременно до гроба, — добрая собака колли, дом за городом, где с южной стороны быстрее всего тает снег и пролезает иглами молодая зеленая трава. Еще будут деревянные качели, девочка по имени Катя, уютный плед и редкий вечер вдвоем перед телевизором, когда можно забыть о делах и детях, зажечь пошлые белые свечи, достать из морозильника припасенную бутылку дурацкого полусладкого шампанского, которое и шампанским-то назвать нельзя, но какое это имеет значение! Еще будет отпуск на теплом море, розовые детские пятки в белом горячем песке, смешная панама, загорелая мордаха Федора, доска для серфинга у него под мышкой, прохладный холл мавританского отеля, взблеск орнамента на белой стене и загорелый мужчина, радостно улыбающийся безупречной улыбкой.

Маруся открыла глаза, поняв, что у мужчины лицо Мити Потапова.

Она открыла глаза и оглянулась через плечо. Светы на крыльце не было, зато по дорожке прямо к ней шел человек в белом халате, надетом поверх какого-то коричневого балахона.

Она отвела глаза и вдруг посмотрела снова. И узнала его, несмотря на весь маскарад.

Водитель выделенной Потаповым “Волги” был далеко и, скорее всего, по своему обыкновению спал, а человек, подходивший к ней все ближе, был в халате. Ничего подозрительного.

Он весело улыбался, показывая зубы, и в глазах его Маруся видела свою собственную смерть.

Все. Больше ничего не будет. Ни весны, ни Федора, ничего. Никогда. Прямо здесь, на деревянной лавочке в больничном сквере через секунду кончится ее жизнь.

На счет раз.

Маруся поползла по лавочке, перехватывая руками, стремясь отползти как можно дальше.

Зачем?

— Привет, — сказал человек, подойдя к ней вплотную, — только не вздумай орать, потому что мне придется пристрелить тебя прямо здесь, а это некрасиво. — Он говорил и улыбался. — Дай мне руку, Манечка. Любую.

Она смотрела на него расширенными зрачками и все перебирала руками по теплой деревянной спинке скамейки.

Сегодня первый по-настоящему теплый день.

— Ну, — сказал он тихо и перестал улыбаться. — Что еще за фокусы?

Резкий укол, как ожог, и — темнота. Оказывается, не быть — это так просто.

Она очнулась, твердо зная, что только что умерла и больше ее нет. Вокруг было темно, и она знала — это оттого, что она лежит в гробу, зарытая в землю, глубоко и безнадежно. Так всегда поступают с теми, кого больше нет. Их закапывают в землю.