Татьяна Устинова - Миф об идеальном мужчине

Он смотрел ей прямо в лицо, внутри у него все корчилось от сострадания, и глупо было в тысячный раз спрашивать себя, почему это перестало быть работой.

– Мой дед был сельский священник, – сказал он. – В Фирсановке. А прадед, отец моей бабки, всю жизнь служил у Николы на Курьих Ножках. Тот вообще был батюшка, на всю Москву знаменитый. К нему народ за сто верст шел за советом и добрым словом. Бабушка рассказывала, что к нему даже Лев Толстой обращался, пока в свое отступничество не ударился…

Ирина слушала, как будто он рассказывал ей волшебные сказки о драконах, феях и живой воде.

– Поэтому в загробную жизнь я верю, Ирина Николаевна, – продолжал он, понимая, что ему повезло и он знает теперь, как можно ненадолго сдвинуть эту женщину с ее чудовищных мыслей. – Я верю в нее так же твердо, как в то, что завтра снова будет восход, а сегодня вечером – закат. Иначе все это и вовсе бессмысленно…

– Да-да! – сказала она почти человеческим голосом. – Вот именно! Если нет, так это действительно совершенно бессмысленно…

– Вы только не проговоритесь моим коллегам, – попросил Андрей. – Меня в управлении засмеют.

– Нет, – сказала она, как будто и впрямь у них была теперь общая тайна. – Не проговорюсь. Надо же, как вам повезло. У вас в семье священники были. А у меня мама – кондитерша с “Красного Октября”, папа – инженер с ЗИЛа, и никаких священников. И никаких надежд. Маме плохо все время… Отец в ванной запирается и плачет. Ребята тоже чуть что – ревут. Не столько от горя, сколько от того, что понять ничего не могут, где отец, где мать, где прежняя хорошая жизнь, почему мы в отпуск не едем…

Она замолчала надолго. Андрей не хотел ей мешать.

– И мне совсем не с кем поговорить про него, понимаете? – сказала она, глядя на Андрея с надеждой. – Моя сестра кое-как управляется с родителями и детьми, своими и моими. Свекровь…

– Я видел вашу свекровь, – перебил Андрей осторожно. – Я все про нее понимаю.

– Да? – спросила Ирина. – Ну, тем более. Мила Гольдина приехать и сидеть со мной не может. У нее тоже дети, да и вообще она человек очень… нежный. Слишком нежный… Поговорите со мной, пожалуйста. Поговорите со мной о Сереже. Вы не бойтесь ничего, я про все вам расскажу, просто мне нужно, чтобы кто-нибудь со мной о нем поговорил. Пусть даже вы.

“Пусть даже я, – подумал Андрей. – Пусть”.

– Вы поэтому просили меня приехать? – спросил он, как будто пытаясь нащупать твердую почву в зыбкой болотной топи.

– Нет! – сказала она. – Не только поэтому. Сейчас, одну минуточку…

Она вышла и быстро вернулась.

– Вот, – сказала она и протянула ему маленькую кассетку. Две точно такие же лежали у него в кармане джинсов.

– Что это? – спросил он изумленно.

Что за чертовщина? На сегодня с него вполне хватит кассет, своих и ворованных.

– Это я услышала вчера вечером. Дома, в Москве. Понимаете, все звонят каждую минуту – и родственники, и пациенты, и кто занимается Сережиными бумагами, и… – она запнулась, – похоронами. Я не подхожу к телефону. Я потом буду подходить, – вдруг прошептала она, оправдываясь, – но сейчас – не могу.

Андрей взял кассету.

– Там говорят, что я – сука и что я получила по заслугам, – продолжала Ирина ровным голосом. – Вы потом послушаете, хорошо? Не здесь. Это можно сделать не здесь?

– Можно, – сказал Андрей мрачно. – Голос мужской или женский?

– Голос… не знаю. Скорее мужской. Какой-то он непонятный, этот голос.

– Вам угрожают?

– Нет, что вы! – сказала она удивленно. – Говорят, что просто я наказана недаром. Как вы думаете, Андрей, его могли убить из-за меня?

– Что за ерунду вы несете, Ирина Николаевна! – сказал Андрей с досадой. – Вы лучше знаете что мне скажите…

– Что? – спросила она с проблеском интереса.

– Почему пятнадцать лет назад, когда вы поженились, вы прожили у свекра со свекровью всего два месяца, а потом переселились в общежитие? Чего вам в апартаментах-то не жилось?

Это было как раз то, что нужно. От воспоминаний она даже покраснела слегка.

– Ой, ну что вы… У них совершенно необыкновенная семья. Такая… аристократическая, докторская семья, а я была совершенная дурочка и простушка. Папа инженер, а мама кондитерша. Когда я впервые поговорила с Лидией Петровной, мне показалось, что это чуть ли не преступление, иметь таких… простых родителей. Я даже стала их стесняться, понимаете? Ну, и конечно, она очень быстро указала нам на дверь. Мы обижались сначала, а потом перестали. Как Сережа говорит, хорошо, что выгнали, я от этого только злее стал… А потом он очень быстро в гору пошел. То есть мы по-настоящему тяжело жили недолго. Лет… пять, пожалуй.