Татьяна Устинова: Закон обратного волшебства

Он даже «здравствуй» не сказал, забыл, наверное.

Она так растерялась, что не сразу смогла отказаться.

— А… что мы будем смотреть? И где?

— Да какая разница — где, — сказал он нетерпеливо. — В кинотеатре…

— А… на что мы пойдем?

— Вышел «Заповедник» новый. Там спецэффекты, ужасы, все взрывается. Гномы, черти, нечисть всякая. Мне такое нравится. Пошли? А потом съездим, поедим где-нибудь, а? Ты что любишь поесть?

Наталья молчала.

Она с трудом собрала силы, чтобы отказаться, и отказалась, а Илья, кажется, очень удивился. Огорчился даже.

По Натальиным представлениям о жизни, огорчиться он не мог. Почему он огорчился-то?! С кем угодно можно пойти в кино, сдалась ему именно она! И жену его бывшую она видела — та была хороша, как фотография из глянцевого журнала, сказка! Стройная, высокая, ухоженная, с нежной и насмешливой улыбкой, открывавшей белоснежные зубы.

Куда Наталье до нее!

В общем, в кино с Ильей она не пошла.

И даже Анфисе не сказала, чтобы та не стала ее ругать. Наталья очень не любила, когда ее ругали.

— Напрасно вы так огорчаетесь, — прошептал рядом давешний старичок. — Не из-за чего, голубушка. Ей-богу, не из-за чего.

— Откуда вы знаете, есть из-за чего или нет?! — вспыльчивым шепотом спросила Наталья.

— Да неужто трудно догадаться, голубушка? — Совсем рядом, у нее под носом был его вытертый клетчатый шарф, морщинистая щека в красных прожилках, и пахло от него нафталином и старостью.

— И о чем же таком вы догадались?!

— Да вы не обижайтесь, не обижайтесь на меня, — заторопился старичок и, стараясь быть как можно более убедительным, придвинулся к ней еще ближе. Наталья несколько сдала назад и чуть не свалилась со своего откидного места без спинки.

Старичок вздохнул. Наталья посмотрела на его руки. Одна была в коричневой вязаной перчатке — на большом пальце дырка, — а вторая, которой он придерживал пакет, без всякой перчатки. Ей вдруг показалось, что ему как минимум тысяча лет, такими старыми были руки. С набухшими и перекрученными венами, сморщенной, истончившейся кожей, из которой вылезали шишковатые кости, и кожа не могла ни скрыть, ни приукрасить их рельефа, страшного в своих голых подробностях, как человеческий череп.

Тысяча лет?..

— Не надо так переживать, — зашептал старичок убежденно, — и не потому, что оно того не стоит. Что тогда стоит, если не это?

— Что? — опять переспросила Наталья, чувствуя себя очень глупо.

— Все будет просто прекрасно, — пылко сказал старичок. — У вас все будет просто прекрасно, я-то знаю.

— Если это вы про то говорите, что все — она хотела сказать «старые», но в последний момент спохватилась и сказала «пожилые» — из деликатности. — Все пожилые все знают про молодых и про то, что их проблемы — ерунда, а вот раньше было время…

— Позвольте, голубушка, как же ерунда, когда совсем никакая не ерунда, — перепугался старичок. — А время ни при чем, дорогая. Время всегда одинаково плохо или одинаково хорошо. Доживете до моих лет, поймете.

В этом тоже было что-то наигранное и театральное, будто из пьесы про «вечную проблему отцов и детей», как писали в критических статьях о «современном театре и драматургии сегодняшнего дня».

— Нет-нет, — шепнул старичок ей в самое ухо-Драматургия тут ни при чем. И театр тоже. Я, знаете ли, и сам театр не жалую. А уж греки-то… знаете, это было очень смешно, а им казалось, что они играют… трагедии. Голубушка, а маски!.. А царь Эдип? А Орфей вместе с Эвридикой! Впрочем, Эсхил был довольно милым человеком, а Софокл…

Наталья кивала, как заведенная, и, заметив это, старик остановился и засмущался.

— Это я, как говорится, не в том смысле, — жарко зашептал он, — вы не думайте, голубушка, что я сумасшедший и что меня бы надобно упечь…. Как один из ваших написал… к профессору Стравинскому в клинику. Шизофрения, мол, и всякое такое. Тоже талант, большой талант, хоть и не Софокл, конечно.

— Кто… не Софокл? — переспросила Наталья, краем сознания опасливо отмечая, что старичок, может, и безобиден, но ненормален, это уж точно.

— Да этот ваш, — охотно объяснил старичок. — Писатель. Они все, писатели, знаете ли, немного якшаются с сатаной. Уж я-то знаю. Но когда это не переходит границ, мы смотрим сквозь пальцы, голубушка. Ну, куда же деваться! Гении, гении, мы их бережем, они наперечет. Во все времена наперечет. Да и посылать их часто нельзя, тонкие натуры, чистота восприятия, болезненность реакций… Вот и приходится ездить, а что поделаешь?.. Нынче все заняты!