Татьяна Устинова - Закон обратного волшебства

— Как ты вернула контейнер, говори! Быстро! Быстро говори! — Во рту было сухо, и он опрокинул в себя воду, сильно глотнул, закашлялся, покраснел. Пакет он держал одной рукой, цепко, как будто когтями.

— Да так, — сказала храбрая Мика. — Пошла к Илье и вернула его.

— Как?

— Так.

— Ну говори, дура! Ну!..

— Я сказала Илье, что под днищем одной из машин контейнер. Я сама его туда прицепила. Он велел его достать, только и всего.

— Ты… знаешь, что в нем?!

— Ну, конечно, — сказал из-за ее спины Юрий Латышев. — Подумаешь, фунт изюму — контрабанда. И не такое видали.

Он выдвинул стул и сел рядом с Микой. Напротив Валентина Певцова.

— Вы кто?!

— Я никто, — сказал Ладашев. — Посторонний. Но со связями.

Валентина Певцова взял ужас.

Просто подошел и взял голыми руками.

Он вдруг как будто забился, стал отъезжать назад со своим стулом, потянул пакет, не удержал, и тот с грохотом рухнул на пол.

Юра не шевельнулся. Певцов полез под стол и долго не вылезал, как будто там, под столом, решал вопрос, как ему теперь спасаться и куда бежать.

— В коробочке бриллиантики, да? — спросил Юра ласково, когда тот вылез. — Якутские, да? Или смоленские? Тебе большие дяди поиграть дали или ты сам решил побаловаться, мальчик?

— Ты… ты кто?! Урод! Ты… пусти, я пойду!..

— Ты сейчас не пойдешь, а поедешь. На Петровку, 38, знаешь адресок? Я же говорю тебе, что у меня связи! У тебя в академических кругах, а у меня… вокруг Петровки. Все свои. Так что можешь запевать.

— Что… запевать?

— Строевые песни.

Тут вдруг Валентин Певцов неожиданно взял себя в руки. То есть на несколько секунд отогнал от себя ужас.

— А ты все равно ничего не докажешь, мент позорный! Слышишь, ты, урод, блин!..

Латышев Юрий пожал плечами и неожиданно подмигнул Мике.

— Да зачем мне доказывать-то? Мне не надо. — Он прикурил и посмотрел на свою сигарету. — Ты зря старался, папку ей подсовывал, а потом ее в контейнер положил! Зачем?! Для отпечатков, что ли? Да кому нужны ее отпечатки?! По ней за версту видно, что она к контрабанде никакого отношения не имеет, у нее ни связей, ничего! Зря старался. Так доказательства не фабрикуют. И доказывать мне ничего не надо! Тебя на Петровку отвезут, показания снимут, и гуляй себе. Только далеко ты без бриллиантов уйдешь?

Певцов переменился в лице.

— Вот именно, — похвалил его догадливость Юра. — Так оно и есть. А камушки мы вынули, конечно. И не вздумай на меня кидаться, я же не идиот и в кармане их не ношу! Так что…

Он затянулся. На то, что еще пять минут назад было лицом Валентина Певцова, было жалко смотреть.

— Марина, вы записали разговор?

Мика кивнула и выложила на стол узкий диктофончик, наспех купленный в большом магазине на Триумфальной.

— Вот и хорошо. — Юра поднялся. — И как это тебе в голову пришло в контрабандисты податься, мужик! Ты же… администратор! В научном институте! Какой из тебя контрабандист?! Да еще бабу втянул! Тьфу!

Он кивнул двум молодым мужчинам, сидевшим в отдалении, и они сразу встали и направились к ним.

— Ну пока, — попрощался Юра. — В следующий раз, если жив будешь, мужик, головой думай!

Он вытащил Мику с ее места, повел к выходу.

Она шла и все время оглядывалась.

Анфиса вылезла из машины и немного постояла, приходя в себя. Она всегда сильно уставала к вечеру, а сегодня день на самом деле выдался нелегкий.

Анфиса, которая обожала свои «детективные истории», на этот раз еле дотянула, до дома. И чувство ответственности угнетало ее ужасно.

Никогда раньше «детективы» не имели лично к ней никакого отношения, и она решительна не знала, что нужно делать, когда они вдруг стали иметь!

На улице было свежо — в пиджаке она быстро замерзла, а доставать из машины дубленку ей не хотелось. Деревья шумели высоко-высоко, и в воздухе чувствовалась уже не просто весна, а предчувствие лета, ожидание тепла и света, которое нелегко дается всем жителям "так называемой средней полосы. Под каблуком чуть поскрипывали мокрые иголки, и туфля проваливалась в них, и тонула, как в подушке.

— Зачем я во все это влезла? — спросила она себя негромко и сразу застыдилась.

В конце концов, не происходило ничего такого, из-за чего можно было вести себя как барышне, выражаясь бабушкиными словами. А если и происходило, такое поведение все равно считалось «недостойным».

Сейчас она пойдет в дом, поднимется на широкое и чистое крыльцо, простучит каблуками по плитке, и бабушка услышит, позовет ее, и она пойдет на зов, и все-все ей расскажет, а та будет слушать и отпускать язвительные замечания.