Татьяна Устинова - Запасной инстинкт

Марат промолчал. Машина стояла недалеко от проходной – можно вылезать и отправляться на работу, но они сидели. В контору им совсем не хотелось.

– Покурим?

– Ну давай покурим, что ли!

Они достали сигареты – каждый свою пачку – и глубокомысленно прикурили, каждый от своей зажигалки.

– Так чего с макетом-то? – осторожно поинтересовался Белошеев.

– Пропал, – ответил Марат и независимо посмотрел в окно. – Черт его знает. Он почти готов был. Федька домой в тот день поехал как раз его доделывать.

– И чего?

– А меня кое-что подчистить просил.

– Ты подчистил?

– Да нет! Я до вечера с машинками ковырялся, а потом… потом хотел Уралмаш посмотреть, а его нету.

– Н-да, – сказал Белошеев. Все это звучало на редкость дико. – И на дисках нет?

– Да не знаю я! Может, у шефа в компьютере есть, но я у него не спрашивал!

Саша Белошеев примерно представлял себе, что сделается с шефом, если спросить у него, нет ли в его компьютере почти готового Фединого макета, который исчез неизвестно куда из всех остальных компьютеров конторы!

– А… Светлова что сказала?

– А Светлова вообще этим макетом не занималась! Она машинками занималась, ты же знаешь!

– А Сизов?

Марат решительным щелчком отправил в окно сигарету и стал выбираться из машины – все равно придется идти сдаваться, чего теперь тянуть! Перед смертью не надышишься, говорили у них в конторе, когда шеф был особенно зол и собирал народ на совещание! Кроме того, может, он еще и не приехал, шеф-то!

Саша Белошеев посмотрел Марату в спину. Он знал о том, что макет пропал, уже давно. И помалкивал – ему знать об этом не полагалось, и он вроде как бы и не знал. Он был уверен, что после Фединой смерти никому не будет никакого дела до уралмашевского макета, – и ошибся. Странно. Он редко ошибался. Федина смерть произвела на него ужасное впечатление – он был слишком молод, слишком уверен в себе и в жизни, он еще никого не хоронил, ни близких, ни дальних, и в голове у него не укладывалось – как это?

Вот был Федька Греков – странный, веселый, гениальный. Часы у него вечно останавливались, сигареты всегда кончались, он все терял, забывал, упускал, но его картинки были сказочной красоты. Троепольский только похрюкивал восторженно, когда смотрел его работы, даже замечаний почти не делал! А теперь нет никакого Федьки Грекова, и где он – неизвестно. Саша Белошеев все-таки до конца не понимал, как это – умер.

Федя Греков не умер. Его кто-то убил. Никто не знает, кто его убил, и не узнает никогда, Саша был в этом совершенно уверен.

Спине стало холодно под модным норвежским свитером с модным норвежским узором, и он вдруг засуетился, отшвырнул ремень, полез в “бардачок”, хотя ничего ему не было нужно, двинул ногой и старательно отряхнул джинсовую коленку. Марат отошел довольно далеко и не мог подсмотреть и подслушать, что делается в голове у Саши Белошеева. Это невозможно подсмотреть и подслушать, даже если раскроить череп на две неровные части, как кокосовый орех, – снаружи немного коричневой шерстки, внутри все белое, вылезающее острыми костями, а еще глубже черное и красное месиво, бывшее когда-то центром человеческого существа.

Сашу затошнило так сильно, что он подался к двери, наотмашь распахнул ее, чуть не вывалился в сырой и грязный сугроб и задышал ртом. Словно в замедленной съемке, он видел, как, почти дойдя до проходной, Марат медленно поворачивается и что-то говорит без звука, только шевелятся его губы, и сигарета дымится медленно-медленно, и машина ползет за спиной, и грязная вода веером медленно летит из-под неторопливых колес и с глухим звуком летит в его джинсы.

– …что такое?! Сашка! Ты что?

Картинка перед глазами дернулась и пошла в реальном времени, и Белошеев смог перевести дух. Марат таращился на него во все глаза.

– Все нормально.

– Ты чего, в обморок упал?!

– Нет.

– Ты пил, что ли, вчера?!

– Я не пил.

– Тогда что такое с тобой?!

– Марат, – выговорил он сквозь зубы, – отстань от меня. Все в порядке.

Ничего не было в порядке, и в эту секунду он понял это как-то особенно остро. Больше ничего и никогда не будет в порядке – он знал это с тех самых пор, как увидел на белой бумаге надпись толстым черным фломастером:

“Смерть врагам”.

– Значит, так, – сказал Троепольский унылой толпе сотрудников, – если кто-то думает, что на этом работу можно бросить, лучше сразу пишите заявления. Я всем подпишу. Кто так не думает, расходится по местам и работает, как обычно. Без вопросов и восклицаний.