Виктория Платова - После любви

– Да нет же…

«Это не мое дело», – хочется сказать мне. «У меня тоже проблемы со зрением, – хочется сказать мне, – я совершенно не переношу темноты, она выбивает меня из колеи и заставляет совершать глупости. Но это проблема скорее психологического свойства, операция на глазах не поможет».

– Я и сама ненавижу, когда кто-нибудь щеголяет в солнцезащитных очках в не самое подходящее время суток, – неожиданно добавляет женщина. – Я считаю, что прятать глаза за очками ночью – мм-м… откровенное пижонство. Если, конечно, за этим не стоит нечто большее.

– Нечто большее? – Я вздрагиваю: бедняжка в непритязательном платке, кажется, умеет читать мысли.

– Нам это не грозит. Мы ведь не герои фильма «Матрица», правда?

– Точно.

«Матрица» в пересказе тайного агента. Или самой бедняжки. Любопытно было бы послушать. Не сам пересказ, а ее голос. Снова и снова – ее Голос.

Гораздо более интересный, чем внешность. Низкий, богатый, полный скрытых течений – холодных и теплых. Полный эмоций, впрочем, довольно хорошо контролируемых. И…

Кажется, я уже слышала его.

Или что-то очень похожее на него. И совсем недавно.

– Вы ведь живете здесь, – говорю я, не имея ни малейшего понятия, как закончить фразу. Плевать. Все мои усилия направлены па то, чтобы вновь услышать Голос. И попытаться вспомнить, откуда он мне явился.

– Не так давно. Но уже подумываю о том, чтобы сменить квартиру.

– Почему?

– Здесь не очень здоровая обстановка. Вы должны знать, если поднимаетесь наверх.

– Я как-то об этом не думала.

– А стоит подумать. Пока не поздно. В доме бесследно пропало несколько человек, и полиция оказалась бессильна в их поисках.

– Ужас.

– Еще бы не ужас. – Голос ускользает от меня, прячется в волосах и за стеклами очков, и за прямоугольником плеч. Он рассыпается на отдельные звуки; погнаться за одним означало бы тотчас же выпустить из виду другие.

Мне с ним не справиться.

Мерседес – она смогла бы. Не только поймать Голос в силки, но и завладеть им, приручить, сделать своим, подчинить себе. Да, именно таким голосом должна обладать Мерседес, именно таким голосом она должна разговаривать с не в меру расшалившимися в ее отсутствие снайперскими винтовками и Спасителями мира, отдавать приказы по уничтожению саранчи и коралловых рифов, оставлять сообщения на автоответчике…

Эта чертова кабина когда-нибудь остановится?!.

– …А знаете, кто будет следующим пропавшим?

– Нет, – я сбиваюсь на нервный шепот.

– Вы.

Автоответчик Мерседес! Вот где я слышала этот голос! Но… этого не может быть. Эта невзрачная женщина не может быть Мерседес. И голос – он просто похож на голос Мерседес, или мне просто хочется, чтобы Мерседес обладала именно таким голосом. Что она сказала о пропавших людях?

Что следующей буду я. Без всяких «может быть, возможно, peut-etre».

– Это шутка. – Черные очки непроницаемы, об улыбке нет и речи. – Простите.

– Ничего.

Лифт наконец-то останавливается.

– Мой этаж. Всего хорошего.

Женщина в летнем пиджаке берется за ручку кабины и распахивает ее. И только после того, как она выходит, я вспоминаю о нумерации этажей в благословенной Франции. Первый этаж – всегда нулевой. А тот, который принято называть четвертым, – на самом деле пятый. Не «I've got you under me skin» – «charogne».

Еще не поздно убраться отсюда, тупо думаю я, наблюдая за бликами света: неожиданно ускоривший свой ход лифт несет меня вверх.

…Мокрая, как мышь.

Я падаю в объятья этажа Мерседес мокрая, как мышь. Голос, оставшийся внизу, все еще преследует меня, цепляясь за запястья, щиколотки, подметки ботинок, в доме пропало несколько человек… а знаете, кто будет следующим? Вы. Вы, вы, вы, вы…

– Пошла ты! – говорю я вслух. Много громче, чем хотелось бы. – Падаль!..

Звук собственного голоса, совсем не такого завораживающего, приводит меня в чувство. Я сокращу визит в квартиру Мерседес до пятнадцати минут, этого должно хватить. Я не поддамся искушению навестить полусумасшедшую разбитную Ширли, которая кажется мне теперь едва ли не самым вменяемым человеком из всех, кого я знаю. Правда, пассажи про китайцев, арабов, шлюх и тех, кто дует в дудки, придется вынести за скобки. А в основном Ширли бесконечна мила.

И номер на ее двери бесконечно мил, и розовый коврик умилителен: и дверь, и коврик находятся на своих местах, так же как нашлепка с саксофоном на двери Захари. На этаже ничего не изменилось, кроме освещения (длинные люминесцентные лампы дают вполне достаточное количество света) и еще пейзажа за стеклом панорамного окна.