Наталья Солнцева - Три смерти Коломбины

Глебов вернулся домой за полночь, открыл дверь своими ключами. Магда, по-видимому, спала – ни звука не доносилось из-за двери ее спальни.

Он четверть часа принимал контрастный душ, пытаясь взбодриться. Осторожно, стараясь не шуметь, достал из бара бутылку коньяка, налил треть стакана и выпил маленькими глотками. Чтобы уснуть. Лег, невольно прислушиваясь, не разбудил ли жену. Диван в гостиной был жестким и неудобным, но идти сейчас в комнату к Магде, после…

Глебов застонал от досады и недоумения. Как он загнал себя в этот глухой угол? Как позволил всему этому произойти? За окнами шел мокрый снег. Мартовская погода капризна – то весна наступает, то зима зубы показывает. Свет фар проезжающих по дороге машин полосами проплывал по стенам и потолку. Глебов закрыл глаза. Нервное напряжение медленно отпускало, рассеивалось в сумеречном пространстве комнаты. Он задремал…

Его начали тревожить длинные и путаные сны. Он убегал от кого-то по узким улочкам, вымощенных камнем, прятался в темных грязных тупиках, прислушиваясь к топоту преследователей, потом сам крался за кем-то, затаив дыхание и всматриваясь в темноту. По отсыревшим стенам метались багровые отсветы факелов, где-то совсем рядом плескалась вода. Издалека доносилась мелодичная песня гондольера, печальная, берущая за душу…

«Это Венеция! – догадывался Глебов. – Опять Венеция, где мавр Отелло воспылал страстью к Дездемоне, увидев ее на резном балкончике изысканного палаццо. И чем все кончилось? Его тоже околдовал, очаровал этот город, в котором стремление к красоте и безудержному веселью стало культом. Но смех иногда переходит в слезы, а любовный пыл перерастает в опасное наваждение…»

Он с ужасом вспомнил, как ему самому хотелось задушить спящую Магду – чтобы избавиться от болезненной тяги к ней, к ее низкому мягкому голосу, к ее вкрадчивым жестам и бредовым речам. И ведь она даже не была красива! Ни одна ее черта не отвечала классическим канонам – лоб высоковат, рот немного велик, глаза чрезмерно длинные, хищные, как у рыси… он готов был поклясться, что они светятся в темноте. А фигура? Плечи худы, грудь тяжеловата, талия низкая, бедра широковаты, лодыжки сухие, как у ахалтекинской кобылы… Но она не оставила бы равнодушным ни одного художника, скульптора или поэта. Ее хотелось запечатлеть на холсте или в мраморе… описать поэтическим слогом. В ней чувствовалась женщина, свободная от предрассудков и мнения молвы, особенная, неповторимая, будто созданная на заказ в единственном экземпляре. Она несла на себе клеймо небесного Мастера – столь же соблазнительная, сколь и опасная. Она, казалось, могла всё – осчастливить, приворожить, убить, ограбить, зацеловать до изнеможения, измучить до смерти, возвысить и уничтожить, превратить в прах, в пыль на своих сандалиях… чтобы потом без сожаления, весело стряхнуть ее и пойти дальше, к новым триумфам. Она, словно гильотина, притягивала к себе взоры приговоренных к казни…

«Я готов положить голову под ее сверкающее лезвие!» – с ужасом признавал Глебов.

Магда сводила его с ума. Был только один способ стряхнуть с себя эту одержимость – убить ее. Страшная мысль молнией пронзила мозг Глебова, и он… проснулся. Приоткрыл глаза, глядя перед собой сквозь ресницы. Над ним нависла темная тень.

– Магда?

Он приподнялся и схватил ее за руку. Ее волосы были распущены, глаза вспыхнули желтым огнем. Или это проехал за окнами автомобиль, мелькнув фарами в ее зрачках?..

– Ты не спишь, Алекс?

– Спал, но… что ты здесь делаешь?

– Мне страшно.

«Рассказывай сказки! – покрываясь испариной, подумал Глебов. – Моя смертоносная Шехерезада! Я не так глуп… как султан из арабских легенд. Зачем ты сюда явилась?»

Он старался говорить беззаботным тоном:

– Тебе приснился кошмар?

– Нет… я… ты ничего не слышал?

Глебов изобразил на лице удивление – она сделала его не только искуснейшим любовником, но и отличным актером.

– Что ты имеешь в виду?

– Кто-то стоит у нас под дверью… – выдохнула Магда. – Или ходит.

– Неужели?

– Разве ты не слышал шаги?

«Я даже твоих шагов не слышал, дорогая. И почти позволил застать себя врасплох». Он смотрел на ее грудь под тонким кружевом сорочки, и волна неудержимого желания ударила его под сердце.