Рут Ренделл - Наследие греха

– Подожди полчасика, – сказал тогда папа, – может, она проснется. – Он и сам почти все время дремал, лежа в постели, и его исхудавшее лицо казалось бледным даже на фоне светлой подушки. Поэтому мамочке приходилось сидеть с ним наверху, давать ему лекарство и читать книгу: он был слишком слаб, чтобы держать ее самому.

– А ты посиди пока в гостиной, детка, и смотри не замарай платьице!

И ты сделала, как она велела, но все равно заплакала. Конечно, ты плакала не потому, что тебе так уж хотелось видеть бабушку Роуз, но ты знала, что, пока они будут болтать с мамочкой, ты сможешь улизнуть в коридор, а оттуда в сад, где опрометью побежишь к Тесси, похвастать перед ней своим платьицем, пока оно еще новое.

Хотя почему бы и нет? Почему не накинуть пальтишко и не пойти самой, сейчас? Мамочка еще полчаса не спустится. Только надо поторопиться, потому что Тесси всегда ложится спать в половине седьмого. Тетя Рини строго за этим следит. «Респектабельное рабочее семейство», – говорила о них мамочка, но ты не понимала, что это значит. Зато ты понимала одно – если Тесси ляжет, то тетя Рини, может, и пустит тебя в спальню, но будить ее ни за что не даст.

Ну зачем, зачем, зачем ты пошла туда?!

Элизабет Криллинг вышла из аптеки и, повесив голову, побрела к повороту на Глиб-роуд, то и дело натыкаясь на прохожих, точно слепая. До чего же долго надо идти, и все мимо этих бесконечных песчаных домов, призрачных в предгрозовом свете и таких длинных, бесконечно длинных… А когда ты придешь, наконец, домой, тебе останется лишь одно.

Когда они вернулись в «Оливу и голубя», на столике в холле Генри поджидало письмо с почтовой маркой Кендала. Он сначала посмотрел на него с недоумением, но потом вспомнил. Полковник Космо Плашет, офицер Пейнтера.

– Что теперь? – спросил священник у Чарльза, когда Тесс поднялась наверх, чтобы прилечь.

– Не знаю. Они возвращаются в Пурли сегодня вечером, – ответил молодой человек.

– А мы – в Трингфорд?

– Я не знаю, отец. Говорю тебе, я не знаю. – И Арчери-младший умолк, раздраженный, разрумянившийся от злости – потерянный ребенок. – Хотя мне придется съездить к Примеро и извиниться, – заговорил он потом снова – малыш вспомнил о хороших манерах. – Я чертовски плохо с ним поступил.

Генри, повинуясь какому-то инстинкту, предложил:

– Давай я извинюсь за тебя. Позвоню им, если хочешь.

– Спасибо. Если он будет настаивать, чтобы я явился к нему и принес извинения лично, я поеду. А ты, оказывается, говорил раньше с его женой? Я так понял со слов Вексфорда.

– Да, говорил, но я не знал тогда, кто она.

– Это, – сказал Чарльз, снова посуровев, – как раз в твоем духе.

Его отец промолчал. Неужели он и правда позвонит Имоджен и будет просить прощения? И с какой стати он решил, что она вообще подойдет к телефону? «Надеюсь, мистер Арчери, что в ходе вашего расследования вам удалось соединить приятное с полезным». И наверняка она рассказала мужу, что имела в виду. Выложила ему все о том, как немолодой священник ударился в сантименты, увидев ее лицо. Он так и слышал голос Примеро, его интонацию – «И что, он приставал к тебе, этот старый осел, нет?» – и ее легкий серебристый смех в ответ. Внутри у Генри все съежилось. Он вошел в пустую гостиную и вскрыл конверт с письмом полковника Плашета.

Оно было написано от руки на плотной шероховатой бумаге, белой, но почти такой же толстой, как та, из которых делают пыжи для патронов. Судя по тому, что чернила на странице то и дело меняли свой цвет от черного до почти серого и обратно, полковник не пользовался шариковой ручкой. «Почерк старика, – подумал викарий, – и адрес военного: Шринагар, Черч-стрит, Кендал»…

«Дорогой мистер Арчери, – прочитал он. – Я с интересом прочел ваше письмо и охотно предоставлю вам всю информацию о рядовом Герберте Артуре Пейнтере, которой располагаю. Вам, вероятно, известно, что во время суда над ним ко мне не обращались с просьбой засвидетельствовать его характер, хотя я к этому готовился и, к счастью, сохранил кое-какие заметки, которые сделал тогда. Я говорю «к счастью», ведь рядовой Пейнтер, как вы понимаете, служил под моим началом двадцать два – двадцать три года назад, а память у меня уже не та, что прежде. Однако если вы пребываете под впечатлением, что я обладаю некоей информацией, которая может оказаться полезной для родственников Пейнтера, вынужден сразу вас разочаровать. Возможно, адвокат Пейнтера принял мудрое решение не вызывать меня, справедливо полагая, что всякое мое слово о нем облегчит задачу отнюдь не стороне защиты, но, напротив, стороне обвинения».