Татьяна Степанова: Призрак Безымянного переулка

– Я… это… я весь полон чувств-с! Я благодарствую, – возвестил, взмахивая рюмкой, Михалин-убийца. – Благодарствую вам, господа хорошие, что не бросили меня гнить в тюрьме, выручили! А я ведь это… с полным почтением… то есть с полным воодушевлением тогда, из лучших чувств, из патриотических побуждений. Он же, этот Бауман… смутьян проклятый, на бунт народ подбивал тогда! Я как увидел его там, в пролетке, со знаменем-то красным, он что-то кричит, агитирует. И народ к нему льнет, слушает его антигосударственные речи. Так я взял трубу железную… И вот вам крест святой, – он воздел над сальной головой рюмку, – не колебался я тогда и не страшился! А каа-ааак звезданул его по башке!

В банкетном зале, полном гостей, повисла мгновенная тишина. Даже вилки стучать перестали о фарфор.

– Вдарил с отттягом! – воскликнул Михалин вдохновенно. – Хрясь его по башке-то! Кровищи, кровищи! А он навзничь с пролетки-то. А я его еще раз, и еще, и еще, и еще. – Он рубил воздух ладонью, словно убивал Николая Баумана снова, здесь, за столом. – Так и брызнули его мозги на мостовую-то. И такая радость во мне взыграла в тот миг, такая радость светлая! Словно ангелы вострубили на небесах…

– И поделом бунтовщику! – заревел один из казаков.

– Урррряяа! – фальцетом подхватил кто-то из одетых в поддевки и смазные сапоги.

– Ммммммммля!

Словно бык промычал. Но это подал глас свой блаженненький Митенька Козельский, тоже приглашенный, но сидящий на отшибе, на самом дальнем конце стола, у открытых дверей.

Потому и двери в банкетный зал ресторана не закрывали официанты – Митенька Козельский, весь в репьях и засаленном тряпье, вонял немилосердно. Но его терпели в надежде – а вдруг пророчествовать начнет? Если же калом станет кидаться, как на паперти, то сразу же выведут!

– Здоровье господина Михалина! Побольше бы нам таких в наши ряды! – возгласил с энтузиазмом представитель «Союза русского народа».

– Он, между прочим, в нашей организации состоит! – тут же парировал некто из «Союза Михаила Архангела». – Вы своих героев имейте, не черта к нам примазываться!

– А никто и не примазывается! – обидчиво вскипели на противоположном конце стола. – Вы вообще… вы с тратами лучше разберитесь и с воровством!

– Каким таким воровством?

– А таким, о котором вопрос на заседании Думы поднимался нашим председателем Дубровиным!

– Да ваш Дубровин никто, выскочка, самозванец!

– Это ваш засраный Пуришкевич самозванец! Он деньги присвоил – это все знают. Департаментом деньги были выделены на борьбу с революцией, с либерализмом. Кинулись считать, а в кассе нет ни копейки. Пуришкевич все по карманам своим рассовал!

– Это Дубровин ваш вор, ворюга! Казнокрад!

– Господа, вы слышали? Этот хам нас оскорбляет!

– В морду за оскорбление!

– Хххххххамы! – заревел кто-то в алой черкеске, вскакивая из-за стола.

– Сами такие!

– Да я сейчас твою морду!.. твою мать…

– Господа! Господа! – надрывался протоиерей Иоанн Восторгов, похожий на ослепленную светом бородатую сову – тучный, в черной рясе, покрытой жирными пятнами от жаркого. – Держите себя в руках! Прекратите свару!

– Ххххххамы!

– В морррррду!

– Господа, гимн, гимн! – Протоиерей Иоанн Восторгов вскочил на ноги. – Как в Думе, как в едином порыве – гимн, господа! Бооооооже, царяяяяя храниииии…

– Бооооооже, царяяяяя хранииии…

– Ххххххамы!

– Сиииииильный держааавный… цаааарствууууй над наааами…

– Слова перевираете!

– Бооооооже, царяяяяя храниииии…

Спели гимн хором.

– Здоровье его императорского величества!

Выпили обоюдно.

– А я хряяясь по башке! – снова пьяно-ликующе возгласил убийца Михалин. – А он брык с пролетки-то, кровищи… И такая радость во мне…

– А вы рот нам все равно не заткнете, воры, предатели! И Пуришкевич ваш – жидомасон!

– Сам ты предатель! Сам ты жидомасон!

– В морду за такие слова!

– Стреляться! Я вас вызываю – тут же через платок!

– Да я тебя сейчас расплющу!

Звон хрусталя. Грохот тарелок, падающих на пол. Сначала двое, вскочив из-за стола, схватились за грудки. И вот уже четверо, шестеро – союзники против архангеловцев, и пошло-поехало!

В банкетном зале началась безобразная драка. Официанты метались по коридору, уклоняясь от летевшей из дверей зала посуды, и орали, чтобы немедленно вызвали полицию.

– Ужас… Что тут происходит?! И тут насилие?

В коридоре, точно фантом, возник давно ожидаемый Семен Брошев – в клетчатом костюме, в легкой, не по московской зиме накидке, чем-то неуловимо смахивающий на юродивого и одновременно на князя Мышкина. Белесый, невзрачный и такой светлоглазый, такой тихий.