Андрей Баширов - Число зверя

— Мать твоя — шлюха! Мать твоя — шлюха!

Недалеко от заветной двери, путь малышу преградил вынырнувший из‑за развевающихся простыней огромный, лет четырнадцати, дылда. Он подбоченился и, стараясь говорить погромче и погрозней, прорычал недавно проклюнувшимся баском:

— Ну, сучкин сын, куда спешишь?

Сзади, с крыши сарая, вновь послышался свист и улюлюканье.

Малыш, понимая, что отступать некуда, бросился с кулаками на своего обидчика, который был старше его года на четыре и выше на две головы. Бой длился недолго, после двух хороших затрещин атакующий оказался на земле. На дылду со скамейки зашикали старушки и он скрылся за сараем.

Малыш поднялся, подошел к бочке с водой возле своих дверей и смыл с лица грязь, кровь и слезы. Вытеревшись кепкой, а затем подолом рубашки, он вошел в дом.

На кухне никого не было, но из комнаты доносилось пение матери, значит она опять собралась на гулянье. Мальчишка заглянул в дверь горницы.

— Это ты? — раздался материн голос из‑за занавески, отделявшей основную часть комнаты от "спальни".

— Да, — хлюпнув разбитым носом, сказал малыш.

— Опять с мальчишками подрался?

— Не дрался я, они сами ко мне пристают.

Откинув занавеску, мать вышла из “спальни” в своем светлом, выходном платье и подошла к трюмо. Покрутившись перед зеркалом, она взяла с комода тюбик с яркой помадой и подкрасила губы.

Мальчик смотрел и не мог насмотреться на нее. Мать его была настоящая красавица.

— Почему мальчишки называют тебя шлюхой?

Женщина спрятала помаду в сумочку, обернулась и потрепала сына за вихры.

— Завидуют тебе. Ни у кого нет такой симпатичной мамы. Ладно, мне надо на работу.

— Опять придешь пьяная и дядьку какого‑нибудь приведешь.

— Мал еще матери такое говорить, — она отпустила сыну подзатыльник и стремительно вышла из комнаты.

В окно было видно как она, высокая, стройная, шла через двор в своем развевающемся на ветру коротком, едва прикрывающем колени, платье. Сидевшие на скамейке старухи разом повернули ей вслед головы и о чем‑то оживленно зашептались.

Малыш снял с комода фотографию в рамке. Мать всем своим ухажерам говорила, что ее делали в Москве, там, где снимают кино. Здесь она была совсем молоденькая и еще более красивая, чем сейчас, но платье на ней было то же. Мальчик еще какое‑то время полюбовался фотографией, затем поставил ее обратно на комод, залез под кровать и вытащил оттуда небольшой завернутый в тряпку продолговатый предмет.

Развернув сверток, он вынул из него кинжал и поднял высоко над головой. Полированное лезвие вспыхнуло как огонь и, лишь, выгравированная на нем и залитая черной эмалью звезда, осталась совершенно безучастной к солнечным лучам. Полюбовавшись блеском стали этого, несомненно очень старинного оружия, мальчик вновь завернул его в тряпку, сунул в карман брюк и, напялив на самые глаза кепку, выскочил вслед за матерью из дома.

Мужчина открыл глаза и ощупал себя. Маслянистая жидкость высохла, оставив на коже зеленоватый слой, напоминавшую мелкую рыбью чешую. Он подкинул в почти погасший камин поленьев, бросил туда же несколько странной формы кореньев, после чего огонь вдруг вспыхнул с еще большей, чем прежде силой, затем подошел к столику, возле которого стоял напольный подсвечник и висело перевернутое распятье. Сняв со стола расшитое каббалистическими знаками покрывало, оказавшееся на самом деле плащом, он накинул его себе на плечи.

Черная свеча уже догорела, лишь только маленький кончик ее фитиля тлел в темноте красноватым огоньком.

Мужчина в козлиной маске перекрестился три раза левой рукой свое отражение в стоявшем на столике зеркале и зажег в напольном подсвечнике новую свечу. Затем он открыл стоявшие на столике четыре черных шкатулки, вынул из одной безголовое туловище восковой куклы, из другой ее голову, а из оставшихся, маленький, несколько раз перевязанный черной ниткой бумажный пакетик, из которого торчали несколько человеческих волосков, и два золотых перстня с красными камнями.

Воспользовавшись узким и длинным ножом мужчина вынул из колец рубины, вставил их в пустые глазницы восковой головы и нарисовал на теле куклы звезду. Точно такая же, лишь в круге, была выгравирована на лезвии его клинка. Сделав на ладони левой руки пять надрезов, тоже в виде пятиконечной звезды, и сложив ладошку лодочкой, мужчина обмазал выступившей из ранок кровью вынутый из шкатулки бумажный пакетик и вложил его, нашептывая какое‑то заклинание, в отверстие в верхней части куклы. Накапав туда же черного воска с горящей свечи, он слизнул остатки крови с ладони и прикрепил голову к туловищу куклы.