Григорьев посадил Марину в “Жигули”. За рулем сидел Николаев. Федорова перестала уже чему‑либо удивляться.
— Я бы хотела, что бы вы отвезли меня в Промышленный переулок. Вы знаете, где это? Здесь недалеко.
— Ваш знакомый, Анатолий Романович Лысенко, погиб.
— Как погиб? — Марина подняла голову и взглянула на следователя. Ее глаза были наполнены страхом и ужасом.
— Пока мы еще не знаем, но, скорее всего, это дело рук Маркова. Возможно, он сделал это в отместку за то, что вы пошли по его следу.
— Когда вы пришли ко мне, вы уже знали, что он убийца?
— У нас не было четких доказательств. Таких подозреваемых у нас было несколько тысяч. На Маркова падало лишь косвенное подозрение. У всех убитых женщин, в том числе и у вас, был в записных книжках его номер телефона. Если бы я сказал вам о своих подозрениях, вы могли спугнуть его.
— Но Анатолий остался бы жив.
— Все очень сложно. Мы не знаем, возможно, так никогда и не узнаем, что произошло, и как Марков это делал. Скорей всего тут дело в гипнозе или в черной магии, во что я не особо верю, но ваш приятель тоже имел какое‑то отношение к убийству и ограблению женщин.
— Это я его убила. Если бы я не занялась поисками убийцы…
Григорьев внимательно посмотрел на Марину. Похоже, она его не слушала.
— Вы ни в чем не виноваты.
— Это я его убила, — продолжала твердить Марина. — Почему я ему не позвонила?
— Послушайте, здесь нет вашей вины. — Константин дотронулся до ее плеча. — Вы меня слышите? Вы его любили?
— Какое вам дело, — отдернула руку женщина. — Оставьте, наконец, меня в покое!
Они молча доехали до дома Марины. Григорьев поднялся вместе с ней на восьмой этаж. В квартиру она его не пригласила. Следователь постоял возле захлопнувшейся перед самым его носом дверью и стал медленно спускаться пешком по лестнице к машине, в которой его поджидал Николаев.
Не хватало еще подобного разговора с ним. Проклятая работа, все требуют от правоохранительных органов усиления борьбы с преступностью, ужесточения мер, но едва это слегка коснется их, ведь ни у кого на лбу не написано, что он не преступник, как все они становятся в позу невинно оскорбленных.
Марина прошла сразу в ванную и начала сбрасывать с себя грязную одежду. Только сейчас она заметила, что все еще находится в сапогах, которые дал ей Марков. Свои туфли она оставила возле пролома. Раздевшись догола она залезла под душ. Тугие струи постепенно возвращали ее к жизни. Вместе с жизнью к ней возвратилась и боль. Она села на дно ванны, обняла себя за колени и заплакала.
За что?! За что на нее свалилось столько? Вначале Лариса, затем Анатолий. Она хотела только покоя, немного счастья и любви.
“Кто‑то дерзкий, непокорный позавидовал улыбке, вспучил бельма ветер черный и луна как в белой зыбке…”
За что? За одну улыбку? За несколько минут блаженства? Не слишком ли дорогую цену надо платить за это?
— Какая бессмысленная жизнь…
Федорова вылезла из ванной, вытерлась насухо полотенцем и начала сбрасывать в большой пластмассовый таз грязные вещи. Когда она подняла плащ, из кармана вдруг выскользнул узкий и длинный клинок. Марина подняла его. Это был нож Маркова. Как он попал ей в карман?
Это было, несомненно, очень древнее оружие. Она дотронулась до острия и на пальце выступила красная капелька. Марина слизнула кровь языком и тут же какая‑то странная дрожь пробежала по ее телу. Это было ничем не передаваемое ощущение. Как будто в течение нескольких долей секунд в ней все переродилось. Было такое ощущение, что вся энергия и память о прежних хозяевах клинка влилась в нее. Она уже не отдавала отчета, что делает. Накинуть на себя прикид “ночной бабочки”, сунуть в сумочку нож Маркова и выскочить из дома, все это заняло у нее не больше пяти минут. Она остановила первого попавшегося частника и, назвав ему адрес, плюхнулась на заднее сиденье.
Григорьев открыл дверь и, тяжело опустившись на переднее сиденье николаевского “жигуленка”, сказал:
— Ну и устал же я. Какое сегодня число?
— Суббота, двадцать второе.
— Кошмар.
— Почему ты мне ничего не сказал? — После минутного молчания спросил Сергей.
— Почему я должен был что‑то говорить? Не мне тебе объяснять, что у нас существует запрет на разглашение любых оперативных разработок. С таким же успехом “Джеком — потрошителем” мог оказаться и ты.
— Ты хочешь сказать…
— А чем ты лучше других десятков тысяч людей, что нам пришлось проверить? Тем более, я никогда не смогу объяснить для себя твоего интереса к этим вещам. Можно понять, когда это твоя работа, но копаться в этом дерьме по собственной прихоти, только из любви к написанию литературно — детективных кроссвордов. Мне этого никогда не понять. Что ты на это скажешь?
Читать дальше