Ирина Глебова - Качели судьбы

К восьмому классу заниматься музыкой он бросил. То, что раньше давалось легко, теперь требовало много времени, усилий, упорной работы. Зачем? Профессиональным музыкантом он быть не собирался, музыкальную семилетку окончил, бегло играл с листа и несложную классику, и популярные песенки. И хотя мама поначалу пришла в ужас от его решения, но Вадик был своеволен, логичен, убедителен, и всё сделал по-своему. А вот поэзия – другое дело! Стихи писались легко, наполняли его радостью и гордостью. А повышать свою эрудицию, читать книги – это было вообще сплошным удовольствием. И Вадик уверился – литературное творчество – вот его призвание!

От своих знакомых папа узнал, что при городском Союзе писателей есть литературная студия для молодёжи. И четырнадцатилетний Вадим Лесняк пришёл однажды на занятие центральной студии с рекомендацией к руководителю и со стопкой стихов, отпечатанных на недавно подаренной ко дню рождения машинке.

Мальчишку приняли на «ура!». Девушки умилялись, парни почувствовали себя взрослыми мэтрами. Вадика хвалили и пророчили будущую известность. Его стали брать на выступления и поэтические вечера. И когда он выходил на сцену, худенький, юный и красивый, читал не устоявшимся ломким баском свои стихи, ему хлопали громче всех. Вообщем, он стал чем-то вроде «сына полка» в центральной студии. На филфак Вадик поступил сразу. Но папиной и маминой помощи здесь не потребовалось. Это была заслуга лично его – молодого талантливого поэта, которого знали уже даже в университете.

Но вот прошли годы, и однажды, совершенно неожиданно для себя, Вадик заметил, что он уже не самый молодой и не самый талантливый поэт на литстудии. На него перестали обращать внимание. А когда он выходил читать стихи – обрушивались с критикой. Не так, конечно, как на новичков: всё-таки свой парень, проверенный собутыльник! Но снисходительно-поучительные тирады тех, кто вчера ещё им восхищался и кто сам не Бог весть что из себя представлял, доводили Вадика до тихого бешенства. А когда Андрей Викторов – слава Богу, не на занятии, а после, за бутылкой вина, – сказал ему: «То, что казалось симпатичным у юного дарования, слабо и пошло у взрослого поэта», – Лесняк разобиделся и покинул студию.

Правда, ненадолго. Тоскливо было ему без привычного круга. Он уже работал в редакции молодёжной газеты, но коллеги-журналисты люди совсем иные. Задёрганные текучкой, пишущие с оглядкой на завотделом, редактора и цензуру… Верхом смелости им казалось слегка пожурить секретаря райкома партии, причём тут же отметив и всё положительное в его работе. Противно! То ли дело литстудийские ребята, дух нигилизма, витающий над их кругом! Разве он, Вадик, не так же критически воспринимает эту совдеповскую действительность! Не раз, пребывая с отцом в номенклатурном санатории, он спорил, говоря о позорности подобных привилегий для избранных. И по приёмнику постоянно ловил зарубежные «голоса», несмотря на запрет родителей. Правда, папаша время от времени интересовался: «Ну что там говорят?..»

Вообщем, Вадим вернулся в литстудию. Его недолгое отсутствие, как и возвращение, свершилось незаметно, а дальше всё пошло по-прежнему. Хотя были и перемены. В залах писательского дома, в дни занятий студии, толпились какие-то новые мальчишки и девчонки. Ладно, если бы все были такие, как Борюня – тактичный мальчик с ласковой улыбкой, вежливый, понимающий, что такое «студиец-старик». А то ведь какая-то рабоче-крестьянская молодёжь из окраинного кружка! Горластые, бесцеремонные. Одни имена чего стоят – Иван, Родион… А стихи – сплошной примитив, что вижу, то и пишу. Тоже, Есенины выискались: простым русским языком хотят вершин поэзии достичь!.. Да, Вадик стал для этих пришлых самым язвительным критиком. Да что им, шкура у таких дублённая. Ходят, хоть бы что, пишут, читают. А однажды этот Прошин, Родион, взял да и высказался о его, Лесняка, стихах:

– Невозможно понять, что же хочет сказать поэт? Думаю, это не от большого мастерства, а от того, что автор не умеет выразить свои мысли. А может, просто сам в них толком не разобрался?

Вадик не смог сдержаться, выкрикнул:

– Куда уж тебе понять! Ты хотя бы такое имя – Пастернак – слыхал?

Прошин пожал плечами:

– Пастернак в последние годы жизни тоже пришёл к почти прозрачной простоте. Помните: «Свеча горела на столе, свеча горела»?

Кто-то в зале засмеялся и захлопал. Вадик прикусил губу.

Из этих пришлых он воспринимал только одну девчонку, Лариску. Да и то потому, что Викторов взял её под своё крыло, ввёл в компанию. А всё равно, она как была дикаркой, так и оставалась. Куда ей до раскованных, без комплексов своих девочек-поэтесс. Они хорошо понимают, что творческому человеку нужно испытать самому все чувственные взлёты, иначе о каком самовыражении говорить! И Нинка, и Аллочка переспали со всеми парнями компании. Причём, всё было: и любовь, и ревность, и ненависть. Но все всё равно оставались друзьями. Современно, интеллигентно.