Евгения Михайлова - Женщина с глазами Мадонны

Ксения отбросила ногой какие-то вещи на полу: она только что вывалила их из шкафа – и подошла к окну. Фу-у-у! Чем она занимается? Собираться в тюрьму? Это значит, сменная пара белья, еще один свитер, пара маек. Какой-нибудь платок, обувь покрепче… На пять лет все равно не хватит.

Метель. По этому саду она пришла тогда с кучей гостей и прислуги, ночевала с возлюбленным, а ушла вдовой, изгоем. Отлично, что все засыпала метель, потом смоет талая вода. Ксения посмотрела на свое отражение в стекле. Она и раньше была худой, а стала почти изможденной, но не казалась слабой. Она была натянутой струной. Прямые волосы отросли до плеч – было не до салонов. Лицо еще вытянулось, потемнело, морщин немного, но они глубокие, как будто прорезаны ножом. Но, в общем, все получилось. Впаяли ей тогда по полной программе. Но Настя постаралась, и ей подарили эти два года отсрочки, учитывая раскаяние и желание искупить вину перед ребенком, ставшим из-за нее сиротой. Когда читали приговор, люди, которые пришли на слушание, встали. Ксению тогда даже слеза прошибла. Настя звонила сегодня и сказала, что те, кто там был, записываются к ней на свидания. Что она, Настя, будет подавать на УДО.

– Не парься особенно, Настя. Я не тороплюсь. А вдруг мне там понравится.

У Ксении было два свободных года. Конечно, считается, что она была под присмотром. Но соскочить она могла найти возможность. Соскочить в разные стороны. Или в другую страну, или… вообще. Как-то в тягость она себе стала без Нарцисса, со всей этой правдой о родне. Дела с оформлением его квартиры на себя, продажей, открытием счета на образование Костика – все это как-то отвлекало. Она не знала сама, какое решение примет, закончив эти дела. Ну и вот. Она собирается в тюрьму. В лом ей прятаться.

Ксения видит, как к воротам с трудом продвигается незнакомая машина. Выходит мужчина, открывает калитку. Помогает выйти высокой женщине в длинной шубе с большой палкой, как у Деда Мороза. По дорожке женщина идет одна. Ксения открыла ей дверь, впустила в холл, они долго смотрели друг на друга. На старухе сильные очки.

– Я бы тебя узнала на улице, – сказала она еще более низким и хрипловатым, чем у Ксении, голосом.

– Я тебя, наверное, тоже, ба.

Через полчаса они сидели на кухне, перед чашками с горячим чаем. Бабушка Ксении, мать Нелли, привезла домашние пирожки. Ксения их ела, хвалила.

– Ты похоронила мать, – сказала бабушка, – и не позвала меня. Почему?

– Я должна была сделать это сама. Я выбрала самое недоступное место на кладбище. Чтобы рядом с ней не было других душ.

– Ты ее ненавидишь?

– Нет. Я ее не знала. Ненавижу то, что она сделала. А ты?

– А я ненавижу ее. Я ее знала.

– Как ты могла жить, родив такого монстра? Что ты думала все эти годы?

– Я не думала. Я ждала.

– Чего?

– Я хотела пережить ее.

– Зачем?

– Теперь это даже не вопрос, раз я нашла тебя. Это ответ.

– Утром за мной приедут.

– Я знаю. Мы будем вместе ждать.

– Ба, я вернусь к тебе. Дождись, пожалуйста.