Максим Тихомиров - Эра Мориарти

Я неловко повернулся в кресле на голос, и покалеченная спина отозвалась электрическим разрядом боли, скользнувшим вдоль позвоночника. Эхо последней войны. В такие минуты я был рад чувствовать боль. Боль – удел живых. После всех ужасов мировой бойни, после гекатомб Марны, Ипра и Вердена ощущать себя по-прежнему живым казалось странно – но до чего же замечательное это было чувство! Я сжал в кулак и снова разжал обтянутые лайковой перчаткой пальцы правой руки, механистической от плеча – протез работал безупречно.

Ни один из нас не прошёл сквозь геенну Великой войны, не изменившись. Все мы калеки, увечные кто телом, кто душой, а кто и душой и телом разом. Мой друг, которого гений его уникального таланта забрасывал в самые странные места воюющего с самим собой мира, тоже был опалён огнём охватившего планету безумия, пусть ему ни разу так и не пришлось оказаться даже вблизи передовой за все эти годы. Удел же военного врача – быть там, где кровь, боль, увечья и смерть. Подобное способно закалить самую ранимую душу, но в то же время постоянное соседство смерти, и смерти страшной, превращает в романтика самого закоренелого циника.

Циник в моей душе отпустил русскую шутку насчёт седины и беса – к счастью, не сделав её достоянием ничьих более ушей. Помимо своей абсолютной неуместности, шутка ещё и не соответствовала действительности – никакой седины у меня не было и в помине. Со времён Великой войны мой череп совершенно лишён растительности. Я не стал опускаться до ношения парика или вживления совершенно естественных бровей, хотя доктор Поррот из парижской клиники долго преследовал меня подобными предложениями. Своего отражения в зеркале я давно уже научился не пугаться, хотя и не могу сказать, что оно особо меня радует. Вот только разве что усы… Перед рыжими накладными усами от Картье я не смог устоять. Отличного качества, не нуждаются в стрижке и выглядят как натуральные! Согласитесь, ветеран без усов выглядит куда менее респектабельно, чем тот же ветеран без бровей. Брови – всё-таки далеко не главное украшение мужчины.

– Вот то, что вы просили, мистер Холмс, – продолжила между тем обладательница волшебного голоса, и осуждение зазвучало в нём яснее. – Хотя ума не приложу, зачем вам могло понадобиться именно это!

На столик между нами упала новая пачка газетных листков – поверх уже лежащих там. С первых страниц на нас вызывающе таращились обнажённые красотки с игольно-острыми сосками на впечатляющего размера грудях, застигнутые врасплох в чужих спальнях известные политики в спешке натягивали штаны, а мерзопакостного вида упыри вгрызались полуярдовыми клыками в угодливо подставленные навстречу противоестественной алчности шеи томных молодиц – или же оплетали их тела похотливыми щупальцами.

В силу некоторых обстоятельств я давно разучился краснеть, но ощущать себя неуютно при щекотливых ситуациях так и не перестал.

– И впрямь, что это, Холмс?! – с негодованием спросил я. – Неужели вы полагаете соответствующим нормам приличия – заставлять юную даму смотреть на это, пусть даже и по долгу службы?

– Не думаю, что дама против, доктор, – заметил мой друг, погружаясь в лихорадочное перелистывание дешёвой желтоватой бумаги газетных страниц.

– Вы совершенно правы, мистер Холмс, – последовал ответ, интонацию которого можно было бы счесть презрительной или даже высокомерной, не будь он произнесён столь чарующим голосом.

Развернувшись наконец в своём кресле, я встретил полный негодования взгляд пары самых зелёных глаз, какие мне только приходилось видеть за мою долгую жизнь. Глаза смотрели на меня с миловидного остроносого личика, белую кожу которого усеивала россыпь очаровательных веснушек. Зелёный тренчкот плотно облегал стройную фигурку, изрядно натягиваясь на пышной груди, обшлага его рукавов и ворот украшали петли, отороченные красным шнурком, огненно-рыжие локоны ниспадали на плечи из-под озорной охотничьей шляпки с пером, и – о боже, да! – она носила брюки, заправленные в голенища высоких сапог, которые в прошлом, когда лошади ещё не вымерли от Коричневой Чумы, назывались сапогами для верховой езды.

– Доброе утро, мисс Хадсон, – выдавил я, как всегда досадуя на неизменно подводивший меня в такие моменты голос. Я знал, что она находит это милым. Вот и сейчас она улыбнулась мне, и я поспешил сказать: – Вы совершенно потрясающе выглядите сегодня, сударыня. Впрочем, как и всегда.