Ромэн Сарду - Никому не уйти

Франклин задал ему свой первый вопрос:

— Стремление стать писателем зачастую возникает у человека еще в юности, когда он читает литературные произведения. При этом решающую роль может сыграть произведение какого-то определенного жанра, а то и личная встреча с его автором. Было ли так и у вас?

— В некотором роде… У меня все началось в шестнадцать лет. В этом возрасте я прочитал мало кому известный фантастический рассказ Джордана Кроу о солдате, в одиночку защищавшем отдаленный форпост. Война в его вымышленной стране уже давно закончилась, однако никто не удосужился сообщить об этом солдату, и тот в течение всей своей жизни напряженно ждал появления врага, чтобы суметь вовремя поднять тревогу. В конце концов этот человек немного тронулся умом. Как-то вечером, когда солнце зашло за холм, он увидел движущийся вдалеке батальон! Сжимая в руках оружие, старый солдат припал к земле. И только тут заметил, что огромный холм — не более чем маленький пригорок, а наступающие на него вражеские солдаты — цветы, покачивающиеся из стороны в сторону на ветру. Автор еще в начале рассказа мельком упомянул, что в этом месте росла мандрагора. Мне показалось забавным, что солдат бросается на землю, приняв за врагов растения из семейства пасленовых… Однако затем я решил заглянуть в энциклопедию и нашел там рисунок с изображением мандрагоры. Этот цветок, как оказалось, уникален тем, что его корень по форме очень часто напоминает фигуру человека. И тогда видение старого солдата предстало передо мной уже совсем в другом свете! У меня словно бы открылись глаза: я понял, что слова могут нести глубокий подтекст, скрывать множество тайн, а то и сыграть с читателем злую шутку. Все произведения, которые я затем читал, отбирались мною с учетом моего открытия. Я старался оценивать содержание книг с критической точки зрения, ожидая снова натолкнуться на те или иные «заросли мандрагоры». Однако я очень быстро разочаровался.

— Разочаровались?

Боз посмотрел Франклину прямо в глаза.

— К сожалению, я понял, что писатели зачастую относятся к своему повествованию поверхностно и не уделяют должного внимания правдивости. Их произведения изобилуют неточностями и даже ляпсусами, потому что они недостаточно хорошо знают то, о чем пишут. Короче говоря, многие авторы создают лживые произведения, и это касается даже самых великих писателей. Меня это потрясло!

— Мне кажется, что вы уж слишком суровы, — заметил Фрэнк. — Писатель, безусловно, не является высококлассным специалистом в том, о чем он пишет, и…

— А по-моему, — бесцеремонно перебил его Боз, — именно таким специалистом писатель и должен быть! И это убеждение, возникшее у меня еще в юности, является определяющим во всем моем творчестве. Все, о чем мне хочется рассказать читателю, я пишу подробно, правдиво, опираясь на документы и на проверенные мною факты… Вот так-то! Как и шериф Донахью, вы не сможете уличить меня в халтуре. Это — единственное, что я считаю «делом чести» в работе писателя. Мои произведения изобилуют мандрагорами. Их нужно всего лишь суметь заметить.

Боз говорил все энергичнее, его глаза яростно сверкали — похоже, он не на шутку разволновался. Франклин подумал, что если такой вот великан начинает нервничать, то уж лучше дать ему возможность успокоиться. Помолчав, он попытался сменить тему, в которой, кстати, было очень много спорных вопросов. Франклин умело перевел разговор на школьные и университетские годы Боза, на его первого издателя Саймона Абелберга. Однако он не стал расспрашивать Боза о его матери.

— Абелберг заставлял меня писать для других. Я в то время был очень плодовитым литературным «негром». Абелберг говорил, что подобная практика сформирует мой стиль, который пригодится мне в дальнейшем литературном творчестве. Однако в действительности это была лишь пустая трата времени.

Затем Боз рассказал об эпизоде из своей жизни, который был неизвестен Франклину, потому что в заведенном на Боза в ФБР досье о нем ничего не говорилось.

— В двадцать один год я стал ходить по тюрьмам и беседовать с сидящими там убийцами, насильниками и прочими душегубами. Мне хотелось узнать, как выглядит насильственная смерть с точки зрения преступника, а не с точки зрения судебно-медицинского эксперта, который видит жертву лишь после того, как преступление уже совершено. Именно благодаря этим беседам я теперь могу смело заявить, что хорошо знаю, как натягивается кожа на шее человека, которого душат веревкой, и как звучит последний вздох. Благодаря этим злодеям мне стало известно, что миф о том, будто ногти и волосы продолжают расти и после смерти, — не более чем выдумка и что данная иллюзия вызвана лишь тем, что кожа мертвеца постепенно сжимается. Эти типы подтвердили, что данное явление можно наблюдать в течение нескольких часов после смерти жертвы. То же самое можно сказать и о крови, приливающей кое к каким органам, и о вздутии от газов, о выделении летучих кислот… Все это я узнал не на занятиях по криминологии, а услышал из уст самих убийц! Точка зрения судебно-медицинского эксперта для меня вторична, поскольку я интересуюсь прежде всего точкой зрения убийцы, образ которого создаю в своих произведениях. С какими неожиданностями сталкиваются преступники во время совершаемых ими убийств? Что нового они узнают, совершая одно преступление за другим? Надо вам сказать, Франклин, что в проработке данных вопросов я, как мне кажется, далеко опередил всех своих коллег.