Леонид Влодавец - Душегубы

- Милая! - позвала бабка, обращаясь к идущей впереди молодке. - Тебя не Люба звать, случайно?

-Люба... - нехотя отозвалась молодая.

- Не Потапова, случайно? Не Ивана Сергеича дочка? Люба остановилась, подождала бабку, присмотрелась:

- Тетя Катя? Корешкова?

- Ну, ну! - закивала бабка, радостно моргая. - Корешкова! А тебя-то я давненько не видела! Не сразу и узнала... .

-- Я тоже не узнала, пока ты близко не подошла.

- Сколько ж ты сюда не заезжала?

- Давно, тетя Катя, лет десять, кажется. С тех пор, как мама умерла.

- И что ж ты так? Неужто времени не находила? Хоть бы в отпуск летом приехала...

- Да у меня, тетя Катя, все отпуска зимой были. А теперь вот без работы осталась.

- Ох ты! - испуганно воскликнула тетя Катя. - Выгнали, что ли? Начальству не уноровила?

- Вроде так. Под сокращение попала.

- А ты где работала-то?

- Последнее время в ларьке торговала, - неохотно ответила Люба.

- И много платили? - полюбопытствовала бабка.

- Миллион, - усмехнулась Люба, - с копейками.

- Ух ты! - позавидовала тетя Катя. - Небось жалко было с такой работы увольняться?

- Не то слово, - проворчала Люба, явно желая поскорее отвязаться от настырной старухи.

- А ты сейчас куда? Неужто в Марфутки?

- Пойду проведаю.

- Да там, поди, и нет никого. Летом-то, сей год, и то народу мало было. А сейчас так и вовсе пусто.

- Дом-то наш стоит?

- Стоит. Заколоченный. Вещей-то, не знаю, осталось ли чего. Но сам-то дом не растащили. А вот Васениных уже раскатали. У них, слышь ты, Санек где-то на югах теперь живет, сюда поболе твоего не бывал. Ну а какой-то проныра увидел, что дом крепкий, раскатал в зиму, да и вывез. Прямо целиком. Другие поободрали только, а ваш так стоит. Гладышевых дом тоже стоит. Только они его Тоньке Аверьяновой продали, как та погорела. А Тонька-то уж третий год как померла. Петька продал. Шебутной этот, тюремщик. Говорят, расстреляли его за убийства. А может, и врут, не знаю... Ты-то видала его, нет? Люба досадливо мотнула головой.

- Нет, не видала. Значит, померла тетя Тоня?

- Померла, царствие небесное. Лечила всех, лечила, а сама себя не вылечила. Внучка ее два лета приезжала, может, и на это приедет. А сына с невесткой давно не бывало. У них под городом дача, сюда не ездят.

- Понятно, - сказала Люба, - значит, нет никого в Марфутках?

- А кому ж там быть? Тонька последняя была. Летом только из Сидорове приезжают да из города. А зимой туда и тропы нет. Дорога только до фермы доезжена. Там летом какие-то городские чего-то ладить взялись.

- Пришли мы, теть Кать, - напомнила бабке Люба. - Ты ведь здесь живешь?

- Здесь, Любаня, здесь... Так ты чего, взаправду в Марфутки собралась? Не ходи. Не трави душу зря. Лучше у меня оставайся. Все равно там и печь не затопить небось. Меня-то ты не стеснишь, не сомневайся. Одна живу. Старший в Ленинграде обосновался, женился опять, молодую взял, лет на десять разницы. Но три года не бывал, добро хоть письма шлет да посылки изредка, Младший развелся, в Сидорове устроился, на ДОКе.

- Он, что ли, лыжи оставил? - спросила Люба, указывая на пару потертых "Эстонии" с металлическими палками, стоящих на крыльце.

- Он, - подтвердила бабка, - в ту пятницу приезжал, зайца полевал. Делать больше нечего. Вольный казак! Ты-то замуж не выходила больше?

- Кому я нужна, теть Кать? - без особого кокетства произнесла Люба. Старая уже, тридцать пять скоро.

- Неужто? - удивилась старуха. - А на лицо так и тридцати не дашь... И детей, значит, тоже не было больше?

- Нет. Как-то обошлась... Вот что, тетя Катя. Я у тебя сумки оставлю, а на лыжах все-таки до Марфуток добегу. Погляжу, как там и что.

- Ты гляди, темнеет уже. Там волки гуляют. Мой-то, когда по зайцев ходил, лося разодранного видел.

- Да сейчас два часа всего, - сказала Люба, - раньше полпятого не стемнеет. Так я беру лыжи?

- Бери, коли охота. Валенки его возьми, давно просохли, не боись. У тебя сапоги хоть и без каблуков, а на лыжах неудобно будет. Сумки-то с чем? В тепле не протухнет?

- Нет, там тряпье разное, - ответила приезжая, затаскивая сумки на крыльцо, а затем в сени. Там же, в сенях, Люба сняла сапоги, и бабка подала ей большущие черные валенки без галош и толстые носки из грубой серой овечьей шерсти.

- Налезет? - позаботилась тетя Катя.

- Ништяк! - оценила Люба, притопнув валенками.

- Чего? - не поняла бабка.

- Нормально все, - ответила Люба, уже выходя из сеней на крыльцо и забирая оттуда лыжи.

- Рюкзак-то чего не сняла? - спросила тетя Катя.

- Своя ноша не тянет. - Люба положила лыжи на плечо и вышла за калитку с рюкзаком за спиной.