Леонид Влодавец - Душегубы

Но человек, которого в определенных кругах областной общественности именовали Степой, уже досыта похлебал и тропического, и субтропического, и, к сожалению, приполярного (правда, арктического, а не антарктического) солнца тоже. Само собой, что он не очень любил показываться широкой публике, давать телеинтервью и напоминать международной общественности о своем существовании. Громадное большинство населения вообще не ведало о том, что на территории данной области проживает такой Степа. Ничтожное меньшинство, принадлежавшее к весьма узкому и специфическому кругу лиц, когда-либо и где-либо слышавших о наличии этого конкретного Степы, хотя и знало о его существовании, но никогда его не видело. И надо добавить - совершенно не стремилось увидеть. Потому что такое знакомство могло очень дорого стоить. И в финансовом, и в чисто медицинском смысле слова.

Конечно, число людей, общавшихся со Степой, было намного больше. То есть в области и за ее пределами было достаточно много граждан, водивших дружбу с Эдуардом Сергеевичем Тихоновым. Кое-кто из них даже догадывался, что у г-на Тихонова есть неувязки с законом, но предпочитали этого не оглашать. В числе знакомых Тихонова имелись те, кто из других источников был наслышан о Степе как об очень крутом и серьезном человеке, но они и понятия не имели, что общаются именно со Степой, а не со скромным Эдуардом Сергеевичем. К таким господам, как это ни удивительно, относился даже сам Глава обладминистрации.

Впрочем, в области имелось человек пятнадцать еще живых людей, которым был, так сказать, оформлен "допуск". То есть этим товарищам дозволялось знать, что Степа и Тихонов есть одна личность, а не две. В их числе, например, были господа Иванцов и Рындин.

А вот для господина Соловьева Антона Борисовича, то есть для Ваниного папы, никакого Степы не существовало. Зато с милейшим гражданином Тихоновым он поддерживал прочные деловые контакты, носившие взаимовыгодный характер. Антон Борисович обладал очень полезными для жизни московскими знакомствами и выходами на зарубежных партнеров, а у Эдуарда Сергеевича были столь же необходимые связи на уровне областных структур. Финансовые интересы у обоих деловых людей тоже переплетались тесно, и уровень доверительности в их отношениях был достигнут достаточно высокий.

Впрочем, на сей раз причиной их встречи послужили не столько деловые, сколько семейные проблемы господина Соловьева.

Три дня назад он примчался в воинскую часть, откуда за сутки до этого убежали Валерка и Ваня. Докладывать сразу командир не решился - рассчитывал, что сумеет отловить беглецов. Известие о ЧП сообщил по телефону прапорщик Середенко, который, узнав о побеге своего подопечного, поначалу чуть не удавился, запаниковав до зубовного лязга. Может, именно это обстоятельство благоприятно отразилось на его физическом состоянии. Гриша отделался лишь небольшой синевой под левым глазом и ссадиной на правой скуле.

С командиром части Соловьев-старший говорил тет-а-тет, но очень энергично. Сгоряча, конечно, пообещал, что выкинет полковника по неполному служебному соответствию - мол, в Минобороне полно друзей, - но потом, когда полковник, в свою очередь, озверев, гаркнул, что ему терять нечего, Соловьев немного поостыл. Командир части, употребляя на одну фразу по 75 процентов матюков, очень доходчиво объяснил любвеобильному папаше, что он, полковник, "афганец" и "чеченец", дважды раненный и маленько контуженный. А потому, если он прямо тут, в родном кабинете, грохнет господина предпринимателя прямо в лобешник из табельного оружия, а охрану вместе с двумя джипами и подарочным "мерседесом" размажет по снегу танковыми гусеницами, то скорее всего попадет в дурдом, а не в тюрьму. Но даже если ему и дадут вышку, то останется моральное удовлетворение.

Хотя командир части вряд ли имел при себе что-то стреляющее и уж наверняка не сумел бы раньше, чем за час, выгнать из бокса танк, Антон Борисович сбавил тон до умеренного. В конце концов он понимал, что винить надо не задерганного всякими катавасиями офицера, а самого себя за то, что воспитал сына-придурка.

Выпив для примирения по двести граммов коньяку из НЗ батьки Соловьева, оба почувствовали, что классовые противоречия стираются и общее рабоче-крестьянское происхождение дает о себе знать.

Уже почти в спокойной обстановке бывшие советские люди смогли найти общий язык, прикинуть, куда и в каком направлении мог побежать Ваня. То есть направление-то было известно: на юг, но на чем и как мог уехать младший Соловьев, догадаться было трудно. Мог и пешком уйти.