Мария Шенбрунн-Амор - Дар шаха

Все это было очень похоже на то, что думал сам Александр, но сходиться хоть в чем-то со Стефанопулосом было неприятно.

– Уважаемый коллега, вы осведомлены гораздо лучше, чем я.

– Гарем, синадельфос Воронин, источник моей осведомленности – гарем. – Выпускник Геттингена врачевал жен султана. – Там всегда все известно. Всю ночь мне пришлось провести у постели Николая Рихтера. – Заметил брезгливую гримасу Воронина, поднял пухлую руку: – Больной есть больной! Лихорадка не щадит даже большевика. К утру приступ прошел, и я помчался во дворец. Вы же знаете, этим манкировать невозможно.

Воронин был знаком с Рихтером только шапочно, но слышал о нем как о беспринципном карьеристе и человеке вздорном. Бывший вице-консул Карл Рихтер, старательный и толковый чиновник Министерства иностранных дел Российской империи, еще в начале карьеры сменивший неподходящее имя Карл на патриотического Николая, ныне ошивался в Тегеране в непонятном статусе. Персия не признавала Советскую Россию, да и Советская Россия не спешила признавать Рихтера своим официальным представителем. Теперь приходилось исключить его из списка подозреваемых.

– Уж если Рихтеру в медицинской помощи не отказывать, тогда жен султана сам Аллах велит лечить, – признал Александр.

– Ах, если бы лечить, мой юный друг! В основном эти женщины пытаются нарожать как можно больше сыновей и избежать старения и ожирения.

– И вам удается им в этом помочь?

– От старения и ожирения я бессилен спасти даже самого себя. Но что касается сыновей, здесь я добиваюсь успеха по меньшей мере в половине случаев, ятрос (доктор) Воронин, – скромно признался грек. – Вы уже видели прекрасную Елену?

– Нет, сегодня я вряд ли дойду до мадемуазель Емельяновой.

Стефанополус отхлебнул дымящийся чай, вытер испарину с поросячьей шеи:

– Если бы я не боялся быть назойливым, я бы стрелой помчался к ней.

– Ей сейчас не до нас.

Доктор поерзал на сиденье:

– Думаете, мадемуазель была так сильно привязана к Турову? Я надеюсь, прекрасная Елена скоро утешится. Она еще поймет, что девицы без средств к существованию не могут капризничать.

Александр поставил стакан на стол, поднял глаза на Стефанополуса. Тот сразу умильно заулыбался из сердцевины своих бакенбард, как из оборок чепца. Воронин поднялся.

– Где, по-вашему, я могу отыскать сейчас Реза-хана?

– В ресторане отеля «Кларидж», разумеется. Этот бешеный перс сидит там с Лионелем Денстервилем и этим журналистом-англофилом, Табатабаи. Поверьте, это крайне опасный триумвират для шаха. Уговорите вашего августейшего пациента арестовать Реза-хана, пока он еще кого-нибудь не порешил. Поверьте опытному диагносту Стефанополусу: нет лучшего способа продлить дни султана Каджара.

Услышав в трубке знакомый бас, я от неожиданности назвал его обладателя именем из детства:

– Дядя Витя! – Тут же поправился: – Виктор Андреевич! Страшно рад вас слышать! Где вы сейчас?

– Сашка, для тебя я всегда дядя Витя. Я в Лос-Анджелесе. Уже несколько дней здесь, но все никак не мог вырваться и позвонить, прости.

– Виктор Андреич, вы даже не представляете, как вы вовремя! Последний раз мы виделись когда, года два назад? Я только начал работать в госпитале, а вы приезжали откуда-то с Ближнего Востока. А где вы теперь?

– Да подожди ты, не тараторь, все расскажу при встрече. Когда ты свободен?

– Сейчас захожу в операционную, но где-то к трем могу освободиться. Куда явиться?

Кто бы сомневался, что старый шпион не упустит возможность придать встрече атмосферу таинственности. Виктор не разочаровал:

– Вилла Гетти, во внешнем перистиле, в четыре.

Мой отец и Виктор фон Плейст дружили с детства. В первые годы после гибели отца Виктор часто появлялся у нас, и каждый его визит был событием. Он не водил меня в зоопарк или в кино, нет, но встреча с ним всегда оказывалась приключением. Однажды мы вместе летали на вертолете, в другой раз ночевали в чащобе заповедника Йосемити. Чтобы меня не будили и не пугали бродящие вокруг спальных мешков медведи, дядя Витя на ночь затыкал мне уши силиконовыми затычками. Когда я чуть подрос, он брал меня в горы и заставлял карабкаться до изнеможения. Он научил меня лазать по скалам, нырять с аквалангом и кататься на горных лыжах. Мое пятнадцатилетие мы отметили четырехдневным велосипедным прогоном вдоль реки Колорадо. А еще через год он заставил меня три дня брести по ущелью в Юте, залитому ледяной водой. Даже в специальных резиновых ботах через пару часов ступни так замерзли, что перестали ощущать боль. Окончательно чувствительность в ногах восстановилась через несколько месяцев. Там же я едва не утонул в зыбучих песках, и Виктор вытащил меня, лежа на краю, потому что стоило встать, как ты начинал погружаться в бездонную глубь. Но даже речи не могло быть о том, чтобы бросить эту затею и вернуться. Виктор не позволял ни жаловаться, ни сдаваться.