Юрий Теплов - Шахидки. Роман

Юлька прислушалась. Ни звуков, ни шевелений. Высунула голову наружу. Двор был пуст, на крыльце никого не было. У ворот маячила в свете прожектора фигура охранника с автоматом. Оставалось дождаться, когда он повернется спиной – и к калитке. Только надо поймать момент.

Наконец, охраннику надоело шагать туда-сюда, Он опёрся о столб и стал прикуривать. Самое время!

Юлька выметнулась из бака, двумя кошачьими прыжками скрылась в кустах терновника и подползла к забору. До калитки было рукой подать. Охранник у ворот пялился на огни фонарей, шаривших по кустам.

Калитку она перемахнула легко. Аллеи парка и дороги ей противопоказаны. Надо напрямую – к домам. Там ее вряд ли станут искать. Она стала карабкаться по крутому и темному склону наверх. Выбравшись, заспешила в пустую окраинную улицу…

Чем ближе к дому, тем медленнее Юлька шла. К ногам будто привязали гири. Думать о том, что случилось, не хотелось. Единственное желание, которое будоражило почти отключившийся мозг – исчезнуть, раствориться в пространстве, чтобы не видеть этот город и не чувствовать одуряющий запах майской сирени, смешанный с вонью мусорного бака. Но вешаться, топиться или прыгать с седьмого этажа дома, где она жила с родителями, Юлька не собиралась. Даже мыслей об этом не возникало. Им не давала выхода переполнявшая ее злоба. И к пижону Толику, удиравшему прыжками по аллее. И к усатому чуреку с золотыми зубами, провонявшему чесноком. И к его холуям…

Нет, жаловаться я не пойду, позор мне ни к чему, думала она. Да и кому жаловаться, если Юлька узнала его. Любая жалоба замкнется на него самого. Его холеная физиономия иногда появлялась на экране телевизора. Отвечал, сволочь, на вопросы телезрителей, рассказывал, как успешно борется с преступностью…

Она шла домой, а ноги отказывались повиноваться. Дома встретят мама с папой. Взглянут требовательными глазами: где это их дочь – выпускница школы шлялась почти до рассвета? С кем была? Чем занималась?

Ну что им объяснить? Не рассказывать же о том, что стряслось с их единственным ребенком! А придумывать, как обычно, оправдание, у нее не было никакого желания. Главное, быстрее упасть в постель и спать, спать, спать. Чтобы все показалось после пробуждения дурным сном. А потом, в школе, небрежно бросить рюкзачок под парту и сказать презрительно:

– Трусишки-то поменял, Толик?

Юлька брела по пустынным улицам и ничего не боялась. Отбоялась на всю оставшуюся жизнь. На проспект, где стоял старономенклатурный родительский дом, выходить не стала. Подобрала по дороге кирпич и свернула в темный переулок. Пусть только кто привяжется! Кирпичом по голове – и все дела. Одним подонком станет меньше. И никто убийцу искать не будет. А если и будут, то не найдут. Кто подумает на пай-девочку из профессорской семьи, отличницу и чемпионку города среди школьников по стрельбе из малокалиберной винтовки?..

Но никто на нее не напал. До самого дома не встретилось ни одной души.

Поднялась на свой седьмой этаж, а поднявшись, обнаружила, что ключей от квартиры у нее нет. Наверное, выронила, когда пряталась в мусорном баке, а потом ползла вдоль забора к калитке. Звонить в дверь – все равно, что нажимать на больной зуб. Но ей ничего не оставалось, как нажать на черную кнопку.

Похоже, мама стояла за дверью.

– Где ты была, Юлия? – грозно спросила она.

– У Алисы, – не поднимая глаз, ответила она.

– Не ври! Я звонила Алисе и Даше, тебя у них не было.

В ее голове завертелись имена подруг, у которых бы не было телефона. Выискала Валю Пинегину, с ней они занимались в стрелковой секции.

– Я была у Вали.

– У какой еще Вали?

– Пинегиной. Из параллельного класса.

– Кто у нее родители?

– Мама – домохозяйка.

– Отца, конечно, нет?

– Есть. Шабашит по стройкам.

– Боже мой! Шабашит! Кто там был еще из вашей компании?

– Из нашей компании – никто.

– А в квартире?

– Была Валина тетка с маленькой дочкой и любовником, – она врала напропалую, не соображая того, о чем говорит.

– Откуда ты знаешь, что та женщина пришла с любовником?.. И почему вся твоя куртка грязная и пахнет, будто тебя таскали по помойкам?

Юльку вдруг заполнила глухая ненависть. Не к матери с отцом как к личностям, а к тому, что они такие тупые. Она перестала воспринимать мать как мать. Видела только женщину, которая делала ей больно. И не соображала, какие гадкие слова выпаливает:

– Я же не стучу папе, когда к тебе приходит твой начальник! А когда папа возвращается с дачи, ты топчешься перед ним и мурлыкаешь, как кошка!