Андрей Воронин - Инструктор спецназа ГРУ

Охранник носил длинные волосы и круглые очки и был похож на Джона Лен-нона гораздо сильнее, чем это полагается охраннику на автостоянке. Одет он был соответственно - в линялые джинсы дудочкой и застиранную рубаху в крупную черно-красную клетку.

-- Ты что, охренел? - заорал "Леннон" на таксиста. - Куда ты прешься? Это платная стоянка, а не таксопарк!

- Извините, это я его попросил, - сказал Илларион, выглядывая в окно. Родин здесь?

- Родин сменился, будет только послезавтра... А вы, часом, не Забродов?

- Забродов. А что?

- Славик сказал, чтобы я помог, если вам чего понадобится. Есть проблемы?

- Не без этого. Спасибо, шеф.

- Не за что, ты ж заплатил. Будь здоров. А морды им все-таки набей! посоветовал таксист, давая задний ход.

Он был доволен, несмотря на перепачканный салон. С этого ныряльщика он взял столько, что и в три дня не заработаешь, да и история хороша - ребята в гараже обхохочутся. И потом, как ни крути, а человека выручил.

- Да, - сказал "Леннон", критически осмотрев Иллариона. - Проблемы налицо.

- Да вы не беспокойтесь, - сказал ему Илларион. - Я сейчас уйду. Мне бы только наручники распилить.

- Зачэм пилить, дарагой? - с сильно преувеличенным кавказским акцентом сказал "Леннон". - Пойдем со мной, всо издэлаим!

Фундаментом сторожки служил одноместный гараж, переоборудованный в мастерскую. Усадив Иллариона на черный от въевшегося масла табурет, "Леннон", вооружившись гнутой проволочкой и насвистывая сквозь зубы, принялся колдовать над наручниками. Несмотря на несерьезную внешность, руки у него росли откуда следовало, и уже через несколько минут Илларион с облегчением растирал запястья.

- Вот и все, - сказал "Леннон", швыряя отмычку на верстак. - Дело мастера боится. Теперь посмотрим бок.

- Не стоит, - сказал Илларион. - Там всего лишь царапина. Вы мне и так помогли.

- И теперь вы, конечно же, отправитесь дальше сражаться за правое дело, иронически продекламировал "Леннон". Он определенно начинал нравиться Иллариону.

- С чего это вы взяли, что я сражаюсь" да еще и за правое дело?

- Вид у вас такой... невинно убиенного, но благополучно воскресшего борца за правое дело.

- Правда? Тогда мне, похоже, и вправду следует сначала привести себя в порядок.

- Не кокетничайте. Вы и без меня прекрасно знаете, как выглядите. В таком виде вы не пройдете и двух кварталов, как вас сцапают и снова бросят туда, откуда вы вылезли.

- Слушайте, - не сдержавшись, сказал Илларион, - вы мне нравитесь.

- Я многим нравлюсь, - скромно признался "Леннон". - Правда, многим я не нравлюсь. И, что характерно, вторым я не нравлюсь по тем же причинам, по которым нравлюсь первым. Из чего следует, что мир далек от совершенства... Кстати, вы не голубой? Нет? Все правильно, голубым я почему-то как раз не нравлюсь, как, впрочем, и они мне. Мы с ними друг другу взаимно не нравимся, и это, черт возьми, хорошо.

-- Почему? - спросил Илларион.

- Потому что браки голубых бесплодны, а я намерен со временем подарить миру гения. Вы уже подарили миру гения? Нет? А почему? Что значит - недосуг? Мир без гениев сер, и на свободе в нем плодятся недоноски, которые надевают людям наручники, стреляют в них из пистолетов и бросают их - людей, а не пистолеты, в антисанитарную грязную воду. Или сначала бросают, а потом стреляют?

- Это произошло одновременно, - признался Илларион. - Вот видите... Но вода-то была грязная, правда?

- Очень.

- Вот. Давно пора вывести всех на чистую воду. Ну вот, готово. Хотя я на вашем месте показал бы это врачу.

В течение этого чепухового разговора веселый знакомец Иллариона успел обработать рану перекисью водорода, смазать края йодом, приложить какую-то холодную мазь, накрыть марлей и заклеить пластырем. Теперь он закрыл аптечку и с довольным видом отряхнул руки.

Илларион подвигал локтем, повращал рукой в плечевом суставе. Повязка мешала, но не слишком.

- Не проверяйте, не проверяйте, - сказал "Леннон", - лучше бывает только за границей, и то нечасто. Моя мама всю жизнь проработала медсестрой в больнице Склифосовского. Она так насмотрелась на всякие увечья, что до смерти боялась оставлять меня одного и вместо детского сада таскала к себе на работу. Так что к семи годам я мог смело претендовать на диплом медсестры... то есть, пардон, медбрата.

- Медицинский? - спросил Илларион.

- Что? А, нет, конечно. В золотом детстве я навидался выпущенных кишок и открытых переломов на всю оставшуюся жизнь. Так что поступил на философский...

- Ого.