Игорь Кабаретье - Преступление в Гранд-опера. Том первый. Веер из Йеддо

– Хорошо! – Сказал Гастон, растягиваясь на кровати, – я знаю что в нём… упрёки… предложения о мире и, вероятно, счёт, который нужно оплатить. Я хотел бы избегнуть чтения этого списка, – Затем одумавшись, он продолжил, – Ах, черт! А самоубийство этого несчастного человека! Между тем, всё-таки необходимо, чтобы я знал, что она обо всём этом рассказала этим чёртовым полицейским.

Гастон сломал печать, которая скрепляла письмо, и прочитал:

«Дорогой Гастон, вы не предполагаете, надеюсь, что я собираюсь жаловаться на вас вам самому. Вы меня оставили, когда я поняла, что полюбила вас. Я была ни слишком удивлена, ни чересчур огорчена такой развязкой. Мы оба живём в мире, где многие вещи заканчиваются почти всегда таким именно образом. Когда достигают определённого диапазона, а следующего уже больше нет, гитара ломается. Вы должны были бы проявить больше такта, но не хочу вас упрекать за это. Это не ваша ошибка, что образ, который вас очаровывал на протяжении года, как вы меня уверяли, внезапно прекратил вам нравиться. Забудьте её, эту арию, которую мы столь хорошо пели дуэтом всё это время, станьте судьёй, женитесь… это то немногое, что я вам желаю, и я бы не решилась вам написать этим утром, если бы не думала о том, чтобы оказать вам услугу, принимая во внимание то, что произошло у меня этой ночью.

Граф Голимин повесился в моей библиотеке от отчаяния, что я отказалась последовать вместе с ним за границу. Это был сумасшедший поступок, не правда ли? Никто из мужчин в нашем мире не вешается из-за женщины. Мужчина её отпускает… это ваши слова, и я им верю. Что вы хотите! Находятся простаки, которые воодушевляются женщиной настолько, что не отпускают её, а кончают жизнь самоубийством ради неё. Если я вам говорю об этом мрачном событии, то это не потому, что я хочу, чтобы вы меня пожалели или чтобы стать более интересной в ваших глазах. Я хочу вам только сказать, что вы не будете замешаны в этой столь печальной истории. Если бы полицейские знали, что вы были у меня в то самое время, когда граф умирал такой ужасной смертью, это бы не стало хорошей рекомендацией для министра, который собирается принять вас на службу. Успокойтесь. Они ничего не узнают. Я не рассказала о вас полицейским, которые проводили расследование. Из всех моих слуг только Мариетта видела вас, но уверяю вас, что и она тоже об этом никому не скажет. Она будет молчать, как молчу я.

Я не буду противиться тому, чтобы вы вознаградили её скромность, но я вас прошу не оскорблять меня, вознаграждая моё молчание. С меня достаточно того, что вы меня оставили. Я считаю, что вы не будете пытаться меня унизить, принимая за горничную, которую отсылают без всяких мотивов.

Я вас избавляю даже от необходимости отвечать на это письмо и надеюсь, что мы больше никогда не увидимся с вами. Между нами встал мертвец.

Прощайте. И будьте счастливы.»

Это письмо, подписанное только инициалами, было написано тонким и красивым почерком, написано женщиной, которая владеет собой и в тоже время не пренебрегает лёгким симулированием волнения, и оно… немного расстроило Гастона.

Он прекрасно почувствовал, что Джулия разыгрывает с ним свою козырную карту, и что под этими гордыми словами прощания скрывалось намерение возобновить прежние отношения. Дарки за строками этого письма увидел женщину, глубоко познавшую слабые места своего любовника и чутко играющую на них, пытающуюся вновь завоевать его своим наигранным презрением, незаинтересованностью, искусной игрой на высоких человеческих чувствах. Он не хотел позволить втянуть себя в эти сети, и был твёрдо настроен зафиксировать положение, которого он сумел вчера добиться, и ничего не менять. Что сделано, то сделано… но, в тоже самое время, он не мог не признать того, что Джулия оказывала ему услугу, сигнализируя, что она будет хранить молчание.

– Ну вот, теперь я ей обязан, – прошептал Гастон, – и чёрт возьми, если я знаю как взяться за дело, чтобы прекратить всё это. Я пошлю королевские чаевые Мариетте, она их заслужила, но… чек для Джулии мне возвратится назад, это тоже понятно. Чем его заменить? Чем чёрт не шутит, пожалуй может получиться неплохой обмен вежливостями. Я везде буду говорить, что мадемуазель д’Орсо – самая прелестная женщина Парижа, наилучшая, и самая сердечная… что её ум простирается до кончиков её розовых ногтей. Я это заявлю во всеуслышание. И после этого у неё будет тысяча причин успокоиться. Она богата, а смерть этого поляка сделает её модной дамой в Париже. Чтобы представить даму в свете одно самоубийство, совершенное ради неё, намного лучше и значимей, чем три дуэли из-за неё. Бедный Голимин! Я его почти не ценил при жизни, но после всего случившегося мне его даже немного жаль…. и Джулию тоже. Только… нет, больше я ничего не могу придумать для неё.