Марина Крамер - Реанимация судьбы

Я невольно поморщилась – иногда Иващенко, что называется, «заносило», и он начинал нести какую-то антинаучную, с моей точки зрения, ерунду. Такое впечатление, что перечитал статусов в какой-нибудь соцсети.

– Иван Владимирович, может, вы зайдете в седьмую палату? – попросила я, чтобы он не забрался совсем уж в дебри. – Мне было бы интересно послушать ваше мнение.

– История на посту?

– Нет, у Василькова, он лечащий врач.

– Хорошо. Аделина Эдуардовна, скажите, а как попал в клинику доктор Авдеев?

Так, а вот и причина визита. Значит, сегодня у него была первая беседа с новым хирургом, и что-то там пошло не так, раз Иван не стал дожидаться второй и пришел ко мне.

– По рекомендации.

– А конкретнее?

– Басалаев порекомендовал, это его приятель, учились вместе. А что?

– Пока рано делать выводы, но мне показалось, что у Авдеева есть проблемы.

– Ой, покажите, у кого их нет!

– Но обычно люди на сеансе у психолога говорят о них, а не пытаются сделать вид, что это не так.

– Бросьте, Иван Владимирович. Вы же первый и являетесь довольно яркой иллюстрацией того, что не все и не всегда склонны говорить о своих проблемах.

Иващенко покраснел, вспомнив, как сам признался мне в том, что его пациентка выбросилась из окна, только в тот момент, когда ситуация повторилась уже в моей клинике. К слову, это была моя подруга Оксана, которой Иващенко потом здорово помог, словно компенсируя себе то, первое, самоубийство пациентки.

– Здесь немного другой случай. Мне кажется, корни его проблем лежат в детстве.

– Типичная реакция психолога, – улыбнулась я. – Во всем, что с нами происходит, виновато наше детство.

– Не совсем так. Но в ситуации Авдеева именно в детстве случилось что-то, о чем он до сих пор не хочет говорить. И это его гнетет. Но говорить об этом Авдеев не хочет.

– Может быть, ему просто нужно время? Все-таки новый коллектив, новые условия работы, да и специализацию он получил не так давно, переквалифицировался с кардиохирургии. Кстати, а вам не кажется странным такой поворот? – вдруг спросила я, глядя на Иващенко в упор. – Проработать несколько лет в такой перспективной области, считаться одним из лучших – и вдруг взять и уйти в пластику?

– История знает массу примеров, – улыбнулся Иващенко. – Да вот хотя бы супруга вашего взять.

– Матвей был общим хирургом.

– А я не об этом. Ведь он был блестящим пластиком, насколько я понял из разговоров в ординаторской. К сожалению, я мало знаком с вашим супругом, чтобы знать его с профессиональной точки зрения. Но коллеги-то врать не станут. И променять практическую деятельность в области, где у тебя все было отлично, на преподавательское кресло в академии… – Иващенко развел руками. – Тоже странно, правда?

У меня внутри снова всколыхнулось то, что я так старательно давила все два года с того момента, как Матвей после ранения в грудь принял решение больше к столу не вставать. Надо же – только на днях об этом думала, кажется, даже сегодня с утра…

– Это решение не было спонтанным. Физическое состояние не позволило продолжать работать, потому Матвей и ушел.

– Но вам-то это кажется неправильным?

– При чем тут мое мнение? Он взрослый человек, вправе выбирать, где работать и кем.

– Вы лукавите, Аделина Эдуардовна, – уличил меня психолог, и я подумала, что все время в наших разговорах забываю о его специальности. Врать я умею довольно плохо, и ему не составляет большого труда эту ложь заметить. – Вы до сих пор не можете смириться с тем, что супруг бросил то, что получалось у него практически безупречно. Вам кажется, что принятое им решение неверно, и вы подсознательно пытаетесь повлиять и заставить его изменить.

– Ну, неправда! Я ничего не пытаюсь изменить, да это и бесполезно. Матвей так решил – мне осталось только принять.

– Принять – да, но смириться… – Иващенко покачал головой. – Смириться с тем, что лично вы считаете неправильным, вам, Аделина Эдуардовна, никак не удается.

Я вдруг разозлилась. Манера Ивана вот так бесцеремонно порой влезать в мою голову во время разговоров за чашкой кофе раздражала с первого дня, я неоднократно просила его не превращать наши беседы в сеансы психоанализа, но Иващенко нет-нет да и забывался, что вызывало у меня приступы гнева и паники одновременно. Как будто я боялась, что почти прозрачные глаза психолога видят меня насквозь, а это крайне неприятно.

– Иван Владимирович, – начала я, закипая.

Иващенко уже довольно хорошо меня изучил, а потому поднял вверх руки: