Руслан Белов: Крайняя маза

- Похоже, вы правы... - согласился Смирнов, поняв, что не может задействовать наиболее сильные свои мышцы. Жаль... Пока бетон не затвердел на всю катушку, его можно было бы развалить...

В это время очнулась Мария Ивановна. Смирнов поймал ее затуманенный взгляд, и сердце его сжалось от сострадания. Ему захотелось сказать ей что-нибудь, но тут в дверях появился Центнер.

- А вы молодцы! - сказал он, хозяйски оглядывая свою бетонную паству. Если бы вы знали, как мне приятно видеть вас, таких хороших, таких смирных.

Хорошие и смирные молчали.

Хорошие и смирные всегда молчат.

- Ну, как хотите, - примирительно махнул рукой Центнер, находившийся в прекрасном расположении духа. - Не хотите разговаривать - не надо. Да и времени у нас на беседу, в общем-то, нет. Но чтобы вы все о себе и своей судьбе знали, скажу следующее:

К вам, точнее, к тому, что от вас останется, мои люди придут ровно через месяц. Сигнала, на волю, то бишь вопля о помощи, вам подать не удастся: снизу никто не живет, а стены и потолки комнаты проверенно звуконепроницаемы. Уборщица и соседи знают, что трое из вас - те, с которыми она знакома - уехали позагорать на южные моря. Ну а ближайшие сподвижники Бориса Михайловича - в том числе и его благодетель из Белого дома - вчера вечером получили заверенные нотариусом записки, в которых он сообщает, что с него довольно и он далеко-далеко посылает их и их образ жизни. И выражает надежду, что они благоразумно ответят ему тем же. Кстати, кончается записка дважды подчеркнутыми словами "Fuck you". Так что никто вас искать не будет и жить вам потому остается максимум неделя. И умрете вы в запахе своих испражнений, умрете на коленях и ненавидя друг друга!

Выговорившись, Центнер отдышался, затем взял свои гроссбухи из ящика письменного стола и пошел прочь из комнаты. Но секундой позже вернулся (уже без книги и разъяренный), сел на бетон Смирнова, схватил Марью Ивановну за волосы, грубо обернул ее лицо к своему. Мария Ивановна смотрела на него с равнодушной ненавистью, смотрела так, как красивая и жизнелюбивая студентка смотрит на истрепанную книгу по квантовой механике или сопромату.

Не выдержав взгляда, Центнер плюнул женщине в глаза и с силой бросил ее голову на пол.

Смирнов коброй вонзил зубы в подвернувшуюся голень бандита. И тут же, получив пяткой в кадык, закашлялся. Центнер выскочил из комнаты.

Он не хотел, чтобы бывшая любовница увидела его слезы.

- Зря ты его укусил, - проговорила Мария Ивановна срывающимся голосом. Губы у нее были разбиты, из носа темной струйкой бежала кровь. - Он теперь совсем разъярится и всех порежет...

- Не порежу... - глухо сказал Центнер, появившись в проеме двери. Глаза его были красны. - Не порежу... Даже тебя не порежу... Я ведь любил тебя, так, как никого не любил... А ты - сучка подзаборная!

- А ты мне изменила, другого полюбила, - нервно захихикал Борис Михайлович. Глаза его не смеялись. Старый еврей решил, что быть порезанным на кусочки немедленно - это лучшая участь, нежели медленная смерть от жажды и отчаяния.

- Зачем же ты мне, падла, шарики крутила, - не поддавшись на провокацию, дико захохотал Центнер. Было видно, что ему не хочется уходить.

Что-то его удерживало. Мария Ивановна?

Не только она. Там, за пределами комнаты, по всей Москве прятался его страх, там незримо проистекала его ненормальная жизнь, там ютилось его непонятно искривленное пространство. А здесь страх, жизнь и пространство, пусть чужие, были зримыми, можно было их пристально рассмотреть, можно было ими проникнуться, поэкспериментировать и, может быть, понять что-то важное.

Или что-то отодвинуть от себя.

К ним.

Хоть на время, но отодвинуть.

Не отодвигалось, как он не хотел.

Центнер почувствовал, как злоба становится его плотью. Он бросился к сейфу, достал коробочку промасленных гвоздей-соток и молоток, обернулся к своему бетонному стаду и забегал глазами, выбирая жертву.

Спасли пленников (или одного из них) позывные мобильного телефона.

"Мне тебя сравнить бы надо с первою красавицей" - мелодично заиграл спаситель. Положив гвозди на блок Бориса Михайловича, Центнер достал трубку подрагивающей рукой. Слушал несколько минут, затем бросил: - Хоп, ладно, дорогой, - и, уже совершенно спокойный (и даже ироничный), сунул телефон в карман и сказал:

- К сожалению, я вынужден немедленно вас покинуть. Боюсь, в этой жизни мы больше не увидимся. Будьте здоровы!

И вышел, забыв, что в левой руке держит молоток. Вышел, напевая: "Ну, что ж, иди, жалеть не стану, я таких милльон достану..."