Руслан Белов - Смерть за хребтом

Учитывая то, что к наркотикам я совершенно равнодушен и к тому же здесь, в Иране за торговлю ими положена не больше, не меньше, как смертная казнь, то я, естественно, склонялся к потере ушей.

Тем более мне не привыкать - в десятом классе я как-то громко хлопнул дверью кабинета физики и через мгновение оказался фактически без них сверху полетели осколки стекол наддверного окошка. Все - мимо, кроме двух, упавших точно на мои уши.

Пришили последние, конечно, криво - одно тесно прижали к черепу, другое - вынесли на дюйм в сторону и с тех пор мне, чтобы не пугать девушек, приходилось отпускать волосы. Так что предстоящую операцию я мог вполне рассматривать как радикально косметическую.

О своем решении я жестами сообщил Ахмеду.

- Иншалла<����На все воля аллаха (арабск.).>, - протянул он, глядя жалостливо.

Видимо, для исполнения угрозы контрабандистам необходимо было утвердить приговор в своих высших инстанциях, и нас отпустили.

Вечером, узнав об этом инциденте, Удавкин говорил, съежившись от страха:

- Ты боишься, Евгений, по глазам вижу, боишься.

Но я не боялся - иншалла! Напротив, надвигающаяся опасность привлекала меня новизной ощущений.

- А вы что так переживаете? - спросил я, удивившись его неадекватной реакции. - Я ем хурму, а рот вяжет у вас? Или, точнее, уши отрезают мне, а вы плохо слышите?

- Ты всех нас за собой потянешь! Всех! И меня, и наших шефов. Они через неделю-другую прилетят из Тегерана и все узнают. Все...

- Так что, мне, по вашему мнению, надо было согласиться на предложение бандитов?

- Согласиться, не согласиться... Умнее надо быть. А ты простой уж очень.

Я валился с ног от усталости и не стал вдумываться в его слова. А если бы вдумался, то все, может быть, пошло бы совсем по-другому.

Через несколько дней, часов в шесть вечера (было уже совсем темно), мы - Фархад, Ахмед и я - возвращались на базу после очередного маршрута на контакт гранитоидной интрузии под названием "Черная". В предыдущем маршруте я обнаружил там участок, который явно тянул на хорошее медно-порфировое месторождение. Когда до основной дороги оставалось всего несколько километров, машина уткнулась в глубокую канавку, наспех выкопанную поперек дороги. В принципе, мы должны были въехать в нее на полном ходу с последующим окончательным развалом "Лендровера" на составные части, но к этому времени у нас уже была сломана рессора, и мы еле тащились на скорости около пятидесяти километров в час.

Как только мы вышли из машины осмотреться, вокруг выросли люди. Фархада чем-то несильно ударили, и он благодарно упал в колючий придорожный куст. Меня же свалили наземь, связали и понесли мимо Ахмеда. Последний, заметив мой укоризненный взгляд, развел руками... "Иншалла".

После двух- или трехчасового рейда по ночной пустыне меня бросили в загоне, сооруженном позади большой черной войлочной палатки. Сокамерником моим стал симпатичный белый верблюжонок. Он был красив и грустен, его большие, влажные глаза светились недетской мудростью.

Я знал, что этому одногорбому созданию надо понравиться и особенно не досаждать ему разговорами и резкими телодвижениями. В противном случае оно могло убить или просто покалечить резким ударом своей изящной ноги.

"Верблюд на стреме, дожил" - подумал я и, полюбовавшись глазами животного, прилег на землю, чтобы решить, что делать дальше.

И неожиданно заснул, уткнувшись носом в кучу сухого навоза.

Ранним утром следующего дня двое белуджей в белых одеждах перенесли меня к небольшому костерку, у которого сидело несколько человек, развязали, налили чаю, дали кусок лепешки и куриную тушку, лишенную конечностей и белого мяса.

После трапезы один из них, по виду афганец, взял нож в руки и заговорил. В его речи часто повторялось слово "гуш", что по-ирански означает ухо. Я понял, что мне предлагается радикальная косметическая операция. В надежде, что он удовлетворится одним ухом, я принялся вспоминать, какое из них у меня оттопырено. Решив, что левое, постарался держать голову левой стороной к говорившему.

Клянусь, я не обманываю, все так и было! Мысли мои метались, в руках я нервно теребил связку луп и лупочек. Всякий геолог, отколов образец, лижет его, чтобы лучше было видно, нет ли там золота или еще чего попроще, потом ищет в карманах, в полевой сумке, в компасной кобуре лупу, чтобы стало видно лучше и, как правило, ее не находит. Поэтому всякую увеличительную мелочь геологи-маршрутчики обычно связывают длинной крепкой капроновой нитью в гроздь вместе с иголкой, нужной для определения минералов по их твердости, карандашом, чтобы записывать эти определения в полевой дневник, и резинкой, чтобы стирать потом записи неправильных определений. Все это, прикрепленное к петельке нагрудного кармана, болтается у правой стороны живота. Так вот, при виде луп мне в голову полезли всякие глупости из греко-римской истории и я, взяв пятикратную лупу, соединил солнечные лучи на поверхности нижней внутренней части голени правой ноги (я сидел в позе неполного лотоса и поэтому сделать это было удобно). Кожа под лучами покраснела, затем почернела и задымилась. Я расширил лучом образовавшуюся каверну до размеров мелкой монеты, затем начал выжигать следующую.