Дафна дю Морье - Доля секунды

Кругом говорили, что район портится на глазах, все больше и больше теряет свое лицо. Чепуха! Многоквартирные коробки, которые возводились на другом конце улицы, из окон миссис Эллис были не видны, а в ближайшем окружении были только такие дома, как ее собственный – внушительной, солидной постройки, каждый со своим палисадником, так что тут все сохранялось в неприкосновенности.

И жизнь, подчиненная раз и навсегда установившимся привычкам, ее вполне устраивала. По утрам она выходила с корзинкой за покупками. В окрестных магазинах все ее знали, всячески старались услужить. Если утро выдавалось холодное, то в одиннадцать часов она не отказывала себе в удовольствии выпить чашечку кофе в кафе «Уют» напротив книжной лавки – от Грейс приличного кофе добиться было нельзя, – а летом в том же кафе торговали мороженым, и она часто покупала его и в бумажном фунтике несла домой, торопясь, как маленькая, пока оно не растаяло. Очень удобно – не надо думать о десерте.

После ленча она ежедневно выходила на прогулку – пройтись бодрым шагом полезно для здоровья, к тому же Хампстедский лесопарк под рукой: там ничуть не хуже, чем за городом. А по вечерам она читала, или что-нибудь шила, или писала Сьюзен.

Жизнь, если задуматься поглубже – а миссис Эллис предпочитала не задумываться, потому что это выводило ее из равновесия, – в сущности вращалась вокруг Сьюзен. Девятилетняя Сьюзен была ее единственным ребенком.

Из-за болезни Вилфрида и, надо признаться, в неменьшей степени из-за его раздражительного характера Сьюзен в довольно раннем возрасте определили в пансион. Прежде чем на это решиться, миссис Эллис провела много бессонных ночей, но в конце концов рассудила, что для ребенка так лучше. Девочка была здоровая, живая, непоседливая, и невозможно было ее все время ограничивать, заставлять сидеть тихо и не шуметь, чтобы не беспокоить больного и капризного отца. Из комнаты в комнату все было слышно – значит, надо было отправлять ее на кухню и оставлять в обществе Грейс, а это, по мнению миссис Эллис, была для девочки неподходящая компания.

С тяжелым сердцем она выбрала для дочки пансион поприличнее – не слишком далеко, всего милях в тридцати от дома. Туда можно было доехать за полтора часа пригородным автобусом. Школа произвела на нее хорошее впечатление: дети присмотрены, довольны, начальница немолодая, симпатичная, и вообще этот пансион рекламировался в проспекте как «школа, которая станет для детей вторым домом».

В первый день учебного года миссис Эллис отвезла туда Сьюзен и уехала в полном расстройстве, но всю первую неделю она созванивалась с директрисой и пришла к выводу, что Сьюзен вполне спокойно и без происшествий приспособилась к новой обстановке.

Когда у миссис Эллис умер муж, она ждала, что Сьюзен попросится домой и станет посещать обычную школу, но, к ее немалому удивлению и разочарованию, Сьюзен ничуть не обрадовалась этой идее, а, наоборот, расплакалась.

– Мне тут нравится! – заявила она. – У нас всегда весело, у меня тут подруги.

– И в другой школе появятся подруги, – уговаривала ее мать, – а потом, подумай только, все вечера мы будем проводить вместе.

– Да-а, – протянула Сьюзен с сомнением, – а что мы будем делать?

Миссис Эллис немного обиделась, но не подала виду.

– Ну что ж, может быть, ты и права, – сказала она. – Тебе тут хорошо, ты всем довольна… А на каникулы ты в любом случае будешь приезжать домой.

Школьные каникулы… Они были как островки цветного бисера на сером полотне, натянутом на пяльцы. Время каникул всегда особо отмечалось в еженедельнике у миссис Эллис, а промежутки между ними складывались в безликий, однообразный фон.

Как тоскливо тянулся февраль – такой долгий, хотя в нем было только двадцать восемь дней, как бесконечно длился март – его не скрашивали ни чашечки кофе в «Уюте», ни регулярный обмен книг в библиотеке, ни развлечения в виде походов в ближайшее кино или даже в театр в центре Лондона, куда она выбиралась иногда на дневное представление – кутить так кутить! – с какой-нибудь знакомой.

А потом наступал апрель: он начинал свое победное шествие по календарю, и путь его был усыпан цветами. Вот уже и пасха, под окном распустились нарциссы, и Сьюзен, разрумянившаяся от весеннего воздуха, кидается к ней на шею; и к чаю мед и горячие пышки, которые Грейс испекла специально для Сьюзен («Смотри-ка, да ты опять выросла!»), и теперь они выходят гулять вдвоем, и кругом солнечно и весело, потому что впереди бежит вприпрыжку дочка.